роль разводящегося, что после суда домой вообще не вернулся.
То ли его в последний момент не устроило качество домашней стирки рубашек, то ли созрел в голове новый хитроумный план получения отдельной жилплощади для убежденного холостяка…
Елена Сергеевна пришла сначала к прокурору, потом в редакцию и, едва сдерживая слезы, потребовала:
— Прохватите Алексея Петровича. Он нехороший.
Безусловно. А сама она как выглядит в этой истории?
— Зачем же вы вышли замуж за человека, не успев хоть немного узнать его?
— Да, но ведь я слышала отзывы сослуживцев: он такой прилежный работник!
Как будто ей предстояло с ним налаживать не семейную жизнь, а автоматическую поточную линию!
Все тот же старый разговор о торопливости. Люди бегут в загс, как на пожар, а потом, спохватившись, шумят:
— Спасите! Горю!
И самое горькое, что пепел остался не только от чувств, но и от принципов, которые Елена Сергеевна разменяла на мифические квадратные метры.
Точно те же стремления заставили другую москвичку, Анну Васильевну, внезапно ощутить необходимость в прибавлении семейства. О чем и свидетельствовала справка, представленная ею в отдел учета и распределения жилой площади. Поэтому и квартиру ей дали побольше.
Каково же было удивление работников отдела, когда обнаружилось, что справка поддельная!
Анна Васильевна попала под суд, но никакой суд нс накажет ее гак, как собственная совесть, если, конечно, она еще сохранилась…
Ни для кого не секрет, что у нас пока еще довольно большая нужда в жилой площади. Но разве это хоть в какой-то мере оправдывает такие методы ее получения?
Допустим, кому-то удастся с помощью фиктивного развода, брака или даже мифического дополнительного ребенка словчить, выгадать, обмануть. Какая же предстоит жизнь в этой семье, какое там будет благополучие, счастье?
Так, одна фикция.
В БЫСТРОМ ТЕМПЕ
Каждый встречает Новый год по-своему.
Я, например, считаю, что это праздник сугубо семейный, и встречаю Новый год дома.
Правда, однажды, чтобы не томиться весь вечер в ожидании традиционной рюмки, я отправился в театр. Пошел, знаете ли, смотреть «Ревизора». Это мой любимый спектакль. Я его много раз видел, текст почти наизусть знаю, дай, думаю, еще раз доставлю себе удовольствие.
Билетерша у входа посмотрела на меня почему-то с явной неприязнью и так рванула билет, что у меня осталась меньшая половина. Принимая пальто, гардеробщик пробурчал что-то вроде «ходят тут всякие, покоя от них нет никогда…» и чуть окончательно не испортил мне настроение.
Я, однако, сдержался, сел в кресло и, предвкушая предстоящее наслаждение, развернул программу. Так-с… «Ревизор». Комедия в пяти действиях. Гляжу: что. такое? Слово «пяти» зачеркнуто карандашом и от руки исправлено: «трех».
— Как это в трех? — недоуменно обратился я к соседу, но тот не успел ответить. Хоть публика еще и рассаживалась, погас свет, взвился вверх занавес, и городничий заявил:
— Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие: к нам приехал ревизор.
«Как, уже? — удивленно подумал я. — По-моему, у Гоголя сказано, что он только еще едет».
Но тут вдруг на сцену выпорхнули Добчинский и Бобчинский и, перебивая друг друга, затараторили:
— Недурной наружности, в партикулярном платье… В лице этакое рассуждение… Здесь что-нибудь неспроста…
Не знаю, что в этот момент было у меня «в лице». Во всяком случае, не рассуждение. Ошалело глядя на сцену, я думал: «Здесь действительно что-нибудь неспроста. Куда же девались Аммос Федорович, Лука Лукич, почтмейстер со всем своим довольно неплохим текстом? Где все небезызвестные распоряжения городничего по части приведения в порядок богоугодных заведений, присутственных мест и так далее? Где вообще, черт возьми, все второе явление пьесы?»
Но мне так и не дали опомниться. События развивались стремительнее, чем в современном детективном романе.
На сцену вылетели, будто их кто-то сильно толкнул, Анна Андреевна и Марья Антоновна и, прокричав; «Скорее, скорее…», — тотчас скрылись за противоположной кулисой.
«Ага, — сказал я себе, — вот и антракт. Сейчас попробуем разобраться, что же тут происходит». Но куда там! Без всякого перерыва актеры шпарили дальше. Они не говорили, а проговаривали гоголевский текст в таком темпе, что порой слышны были лишь только звуки, а не слова. Иногда я улавливал обрывки знакомых фраз и по ним определял, в каком действии мы находимся.
Но вот наконец и антракт. Среди публики шум, возмущение.
Кому-то из поклонников классики дурно. Кто-то громко требует жалобную книгу.
Я поднимаюсь с места — первый звонок. Дохожу до буфета — второй звонок. Гаснет свет, вихрем взлетает занавес.
— Если я не ошибаюсь, вы делаете декларацию моей дочери?
— Нет, я влюблен в вас. Впрочем, давайте сюда и дочь. Чего уж там… Заодно, оно как-то быстрее!
Занавес, антракт, заключительная реплика жандарма, немая сцена в зрительном зале.
Когда я, совершенно взбешенный, рассказал обо всем этом знакомому режиссеру, он рассмеялся и похлопал меня по плечу:
— Это еще что! Вот у меня в театре был случай! 31 декабря ставили мы «Отелло». И вдруг наш мавр, не выслушав еще наветов Яго, не обнаружив еще у Кассио роковой платок, смотрит на часы и с надеждой в голосе спрашивает свою партнершу по спектаклю: «Молилась ли ты на ночь, Дездемона?» И без всяких лишних слов начинает ее душить. Растерявшаяся актриса шепчет: «Стойте, погодите, что же вы делаете, давайте хоть коротенько объяснимся». А Отелло ей в ответ: «Не могу, вы уж извините, приглашен на встречу Нового года за город, скоро электричка отходит».
— Вот так, дорогой, — сказал знакомый режиссер. — Так что удивляться надо не тому, что вы увидели, а вам. Кто же это ходит под Новый год в театр?
ВОЗДУХ С ДОБАВКОЙ
Недавно встретил я на улице одного знакомого и ужаснулся: голова перевязана, нос распух, а под глазами разноцветный синяк.
— Что с тобой?
— Пострадал в турпоходе.
— Бедняга! Небось, свалился в овраг?
— Да нет.
— Упорно карабкался на скалы?
— Какие там, к черту, скалы! Выпил лишнего, ну и… подрался маленько.
— Вот те на! Да ты ведь не пьешь!
— Это в обычных условиях. А тут, понимаешь, поход. Романтика. Воздух
