Он поймал мой взгляд, совсем озорно прищурил глаз, и загорелое, оживленное лицо его показалось мне совсем-совсем молодым.
Вдруг я увидел тень беспокойства на этом лице. Я взглянул вверх. Один из парашютов не раскрылся. Парашютист камнем падал вниз.
Сначала мы думали, что это фокус, прием высшего пилотажа, что он хочет показать выдержку. Но по тому, как тревожно дал какие-то распоряжения нарком, мы поняли, что это не фигура высшего пилотажа, а авария, чепе.
Какие-то командиры побежали на поле. С ними, конечно, увязался Вишневский. Послышалась сирена санитарки… И все это молниеносно, в течение секунд.
Серафимович сурово сдвинул брови.
И вдруг все ахнули. Уже неподалеку от земли падающий парашютист ухватился за стропы соседнего парашюта. Это было почти чудо. Под огромным голубым куполом спускались два парашютиста…
Вскоре мы узнали, что все обошлось благополучно. Вишневский даже успел побеседовать с героями дня.
Вечером, подробно рассказывая нам о всей этой истории, командарм усмехнулся и сказал Вишневскому:
— В боевой обстановке всякое бывает… Мы люди привычные… Но это, конечно, был редкий случай. А вы еще требовали, чтобы мы в такое дело включили наших дорогих гостей — Серафимовича и Новикова-Прибоя. А вдруг…
— Что же, — хитро улыбаясь, сказал Серафимович, — я человек гостеприимный, я бы Алексею Силычу половину парашюта уступил…
Вернулись с маневров помолодевшие, посвежевшие. Александр Серафи́мович возбужденно рассказывал друзьям о своих впечатлениях. «Тактические учения, — говорил он, — дали мне большую творческую зарядку». Об этом он написал и в «Литературную газету», назвав свою статью «Боевая зрелость». О наших замечательных воинах говорил он и на состоявшемся вскоре литературном вечере в помощь детям и женщинам героической Испании.
9
Когда началась война, Александр Серафи́мович был в каком-то лекционном турне на Смоленщине. Несмотря на свои семьдесят восемь лет, он был по-прежнему неугомонным.
Уезжая на фронт, я не мог попрощаться с ним. Из писем товарищей узнал, что он долго жил в родном городе, потом, в связи с наступлением фашистов на Серафимовичский район, уехал в Сталинград, из Сталинграда в Ульяновск, писал очерки, выступал перед ранеными красноармейцами в госпиталях.
В день восьмидесятилетия он был награжден орденом Трудового Красного Знамени (орденами Ленина и «Знак Почета» он был награжден ранее). А через несколько месяцев за многолетние выдающиеся достижения в области литературы и искусства Александру Серафи́мовичу была присуждена Государственная премия первой степени.
Свою премию он отдал на вооружение Красной Армии.
Весь наш коллектив писателей и военных журналистов из-под озера Ильмень послал Серафимовичу теплое поздравление.
А в августе дошло до нас еще одно удивительное известие. Впрочем, правду говоря, я не был столь удивлен. Я знал, что наш «старшой» способен на такие дела. Восьмидесятилетний старик сам отправился на фронт. Да еще на какой фронт! На знаменитую Орловскую дугу.
Вместе с молодыми писателями и военными корреспондентами он трясся в грузовиках по фронтовым дорогам, «спускался» в батальоны и роты, беседовал с бойцами, собирал материалы для очерков «Коммунисты в бою», для сборника «В боях за Орел». Приказом командарма гвардии генерал-полковника А. В. Горбатова за активное участие в издании сборника Серафимовичу была объявлена благодарность.
Товарищи, которые сопровождали Серафимовича в этой поездке, рассказывали мне потом, что он страшно сердился, когда ему хотели доставить хоть немного больше удобства, чем другим. Он был верен себе, всей своей героической жизни борца-революционера.
А зимой 1943 года, получив очередной номер журнала «Красноармеец», мы прочли уже очерк Серафимовича из родного города, отвоеванного у фашистов, — «На освобожденной земле».
И опять продолжается неугомонная жизнь. Работа над новой книгой, путешествия, лекции, беседы с читателями.
…Последний раз мы собрались у Серафимовича накануне его восьмидесятипятилетия. И опять было то же. Рассказы о поездках. Бесконечные расспросы о нашем творчестве.
— А ну-ка, батенька, не скромничайте, что нового видели, что нового готовите… Хорошо это вам, молодежи…
И опять рояль… Старые песни… Многих старых друзей уж нет на этой традиционной вечеринке у «старшого». А он все такой же. Седые брови густятся над озорными, молодыми глазами. Неизменный белый воротничок. Только морщины уже частой сеткой изрезали лоб, пергаментную, точно выдубленную кожу лица.
Ой да ты подуй, подуй…
10
Выступая на собрании московских писателей, посвященном его восьмидесятипятилетию, Александр Серафи́мович сказал:
— С высоты своих восьмидесяти пяти лет, оглядываясь на ушедшие десятилетия, невольно хочется вскрикнуть: «Друзья! А жизнь такая чудесная! Да как она вкусно пахнет!..»
…Мне выпало большое счастье: я стою на пороге коммунизма. Коммунизм подходит в пламени войн, порою в голоде, в холоде, в смертных муках, медленно, но — непрерывно, неуклонно и неотразимо. Часто его не угадаешь. Но он, коммунизм, с несокрушимой силой мнет старые привычки жизни, старые отношения людей друг к другу, прокладывая новые пути…
…Прекрасна наша повседневная ожесточенная борьба, прекрасна наша жизнь, еще прекрасней будущее. И я безмерно счастлив, что из мрака прошлого, преодолев владычество трех царей, мне удалось хоть краешком глаза заглянуть в будущее нашей родины, наших людей. И хочу по-стариковски сказать молодежи напутственное слово. «Жизнь пахнет упоительно! Жизнь наша — необъятный простор моря! Так украшайте эту жизнь еще более, еще более раздвигайте ее просторы!»
Он очень волновался, говорил с трудом. Окончив речь, он сел, полузакрыв глаза… Выступали другие ораторы, а в моих ушах все еще звучали последние слова «старшого».
И мне казалось, что перед его полузакрытыми глазами проходит вся его замечательная жизнь, люди, которых встречал он на своем пути. Его учителя и его ученики. Александр Ульянов… Владимир Ильич Ленин… Петр Моисеенко… Глеб Успенский… Короленко… Горький… Фурманов… Шолохов…
…Мы собрались вскоре после его смерти в опустевшей знакомой квартире. Мы говорили о живом Серафимовиче, о его большой благородной жизни. Нам, конечно, было грустно, как ни старались мы бодриться.
Все казалось — раскроется дверь, на пороге появится он, живой, веселый, глянет хитровато из-под седых бровей и скажет:
— А что вы, хлопцы, приуныли?. А ну, давайте споем… — И привычным жестом огладит белоснежный свой воротничок…
…В апреле 1958 года мне пришлось выступать в клубе «Трехгорной мануфактуры». Собрались старые пресненцы, участники первой революции, и юные пионеры, родившиеся уже после войны.
Я рассказал им о героической жизни Ленина. Конечно, вспомнил о письме Ленина к старому пресненцу Серафимовичу и о сыне Серафимовича Анатолии, одном из первых пресненских комсомольцев. Нашлись в зале старики, лично знавшие Серафимовича и бывавшие на его квартире.
А потом известный артист прочел рассказ Серафимовича «На Пресне», а совсем юный пионер выступил со своими стихами, посвященными Ильичу.
Возвращался я ночью. Прошел мимо старого,
