знакомого дома № 5, зашел во двор. На втором этаже помещалась квартира № 13. Здесь собирались мы вокруг самовара тридцать пять лет тому назад. Здесь учил нас «старшой» мудрости житейской. Я посмотрел на темные окна второго этажа… И мне вдруг почудилось, что вот сейчас распахнется окно, высунется знакомая голова, окаймленная белым воротничком, и я услышу вопрос:
— А ну, батенька, что вы сегодня сделали для революции? Не секретничайте… Что вы скажете в свое оправдание?..
Дмитрий Фурманов
1
ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА
Внутрипартийная дискуссия в начале двадцатых годов в Московском университете протекала бурно. Комсомольцев на закрытые партийные собрания не допускали, но и до нас докатывались волны дискуссии. На общем комсомольском собрании факультета общественных наук оппозиционеры предприняли разведку боем. Какой-то незнакомый большеголовый тучный человек призывал освежить, как он сказал, «застоявшуюся» партийную кровь. Он заигрывал с комсомольцами, напоминал о вечно передовой роли молодежи. Говорил оратор цветисто, злоупотребляя картинными театральными жестами, пересыпал свою речь выпадами по адресу руководства партии, обрушивался на «бюрократизм» в партийном аппарате. Председатель, отметив недопустимый тон, предупредил следующих ораторов. И тогда поднялся худенький чистенький юноша в белом свитере и пронзительным голосом начал выкрикивать:
— Слова не даете сказать! Рабочий класс скажет свое слово. Не за то боролись!
В разных местах зала одновременно раздались аплодисменты, протестующие крики, свистки. В общем шуме трудно было уже что-то разобрать. Но кто дал право этому юнцу говорить от имени рабочего класса? Когда и где он боролся, этот маменькин сынок? Несколько человек рванулись к трибуне. Я тоже что-то кричал, просил слова.
В этот момент к кафедре вышел коренастый, плечистый человек в военной гимнастерке, с орденом Красного Знамени. Он поднял руку, и все затихли. Он говорил не повышая голоса. Просто, задушевно беседовал со слушателями, убеждал их, как старший младших. Но делал это так, что нигде, ни в одной фразе вы не ощущали ноток превосходства. Он ничего не навязывал вам, но слова доходили до самого сердца. Краснознаменец рассказывал об истории партии, о Ленине и его учениках. Приводил красочные и убедительные примеры из недавней истории гражданской войны. Он говорил о мудрости руководителей-ленинцев и называл в их числе товарища Фрунзе, которого, оказывается, он и лично хорошо знал. Мне казалось, что я еще никогда не слыхал подобной речи. Его слова глубоко подействовали на комсомольцев. Юноша в белом свитере пытался еще что-то выкрикивать, но его не слушали.
Прения вскоре закрылись, моя речь так и осталась несказанной. Да после речи краснознаменца она не так уже была и нужна.
— Кто это был, этот, с орденом? — спросил я товарища, однокурсника.
— Как, ты не знаешь? — удивился он. — Это наш студент, Дмитрий Фурманов, бывший комиссар дивизии.
Это было как раз в ту пору, когда Дмитрий Фурманов писал книгу «Чапаев». Мы познакомились в тот же день. И с этого вечера Дмитрий Фурманов занял большое место в моем сердце. Он рассказывал мне о жизни, читал главы будущей книги, и я видел живых героев, радовался победам Чапая и тяжело переживал его гибель.
Однажды, в перерыве между лекциями, я стоял у окна аудитории. Фурманов вошел своей твердой походкой (он редко посещал лекции, — многие из нас в те годы совмещали учебу с редакционной работой). Я увидел необычайное волнение на его строгом лице.
— Кончил! — сказал он мне. — Точка. Точно простился с любимым человеком.
Я крепко пожал ему руку.
Через несколько дней Фурманов отнес рукопись «Чапаева» в Истпарт.
2
КАК БЫЛ СОЗДАН „ЧАПАЕВ“
Книгу о Чапаеве Дмитрий Фурманов задумал еще в годы гражданской войны, будучи на фронте. Тогда этот замысел не имел конкретных очертаний. Ясно было одно: о всем пережитом нельзя не написать, нельзя оставить это только в дневниках и записных книжках. А записывал Фурманов все: образы встречающихся людей, свои размышления, пейзаж. У него было много ярких впечатлений, была большая жизнь, дававшая материал для книг: фронт первой мировой войны, Октябрьская революция, активная работа среди ивановских ткачей, встречи с Фрунзе. Однако все это оформилось в литературные произведения уже значительно позже, после первой настоящей книги — книги о Чапаеве. Несомненно, в дни гражданской войны самым красочным и ярким событием в жизни Фурманова была встреча с Чапаевым, участие в руководстве 25-й дивизией. Этот прекрасный жизненный материал определил дальнейший творческий путь Фурманова.
В книге «Чапаев» Фурманов так характеризовал дневниковые записи комиссара дивизии:
«Писал он в дневник свой обычно то, что никак не попадало на столбцы газет или отражалось там жалчайшим образом. Для чего писал — не знал и сам: так, по естественной какой-то, по органической потребности, не отдавая себе ясного отчета».
И действительно, когда Фурманов делал свои дневниковые записи в Чапаевской дивизии, он не представлял себе, что из них впоследствии выйдет книга. В условиях жестоких непрестанных боев записывал он свои размышления и встречи, набрасывал характеристики людей, записывал, как всегда, подробно, точно, обстоятельно.
Фурманов с детства любил литературу, мечтал о ней всегда, еще на фронте гражданской войны мечта о будущей книге начала принимать конкретный характер. Но творческий «толчок» возник уже после войны. Об этом он поведал потом в своем дневнике:
«Ехали из деревни. Дорога лесом. Дай пойду вперед; оставил своих и пошагал. Эк хорошо как думать! Думал, думал о разном, и вдруг стала проясняться у меня повесть, о которой думал неоднократно и прежде, — мой «Чапаев». Намечались глава за главой, сформировывались типы, вырисовывались картины и положения, группировался материал. Одна глава располагалась за другою легко, с необходимостью. Я стал думать усиленно и, когда приехал в Москву, кинулся к собранному ранее материалу, в первую очередь к дневникам. Да, черт возьми! Это же богатейший материал, только надо суметь его скомпоновать, только… Это первая большая повесть…»
Гражданская война окончилась. Комиссар дивизии Дмитрий Фурманов, боевой соратник Чапаева, вернулся к мирной жизни. Он перелистал страницы своих дневников. Ожили картины боевых дней, вспомнились друзья, боевые товарищи. Чапаев мчался на своем коне впереди бойцов, и знаменитая бурка его развевалась по ветру… Представилось, как обнимал он комиссара при последнем прощании и долго смотрел, как кружилась по дороге пыль вслед за машиной, увозящей Дмитрия. Весь путь Чапаева, вся жизнь этого человека ярко встала перед Фурмановым. А рядом с образом Чапаева возникал образ Петьки Исаева, беззаветно преданного рядового бойца, прикрывающего до последней минуты грудью своей раненого командира. Десятки Исаевых вставали со
