изъясняется стихами, но Фило не нашел в этом ничего странного: Восток — край поэтов!
Приятели обернулись и увидели, что единственный на улице прохожий медленно удаляется в противоположную сторону. Еще мгновение — и спина его в потертом халате скроется за углом.
— Подождите, куда же вы? — отчаянно завопил Мате и ринулся было следом.
Но Фило оттащил его обратно:
— Шш-ш! Вы что, не читали «Тысячи и одной ночи» или, по крайней мере, «Старика Хоттабыча»? Да разве так обращаются к встречным на Востоке?
Он в два прыжка нагнал уходящего (откуда только прыть взялась!), приложил ладонь ко лбу, потом к груди и, отвесив низкий поклон, разразился высокопарной речью:
— О благородный и досточтимый господин, да продлит аллах дни твои, и да расточит он тебе милости свои, и да пребудут в доме твоем благополучие и достаток! Ты произнес имя «Хайям» — значит, ты его знаешь?
— Странный вопрос, — возразил незнакомец, — можно ли произнести имя, которого не знаешь?
Фило смутился.
— Прости, я неточно выразился. Я хотел спросить, знаешь ли ты Хайяма.
— Это дело другое. Хайяма я знаю, как себя самого.
— Даже так хорошо?!
— Наоборот, так плохо.
— Ты смеешься надо мной?
— Ничуть. Где ты видел человека, который знает себя хорошо?
Неожиданный ответ развеселил друзей, но Мате не дал-таки разговору уклониться в сторону. Не в том дело, хорошо или плохо, — довольно и того, что незнакомец вообще знает Хайяма.
— И даже не одного, — подхватил тот, все более оживляясь. — Я знаю Хайяма-бездельника и Хайяма-трудолюбца, Хайяма-простолюдина и Хайяма-царедворца, Хайяма-невежду и Хайяма-мудреца, Хайяма-весельчака и Хайяма-печальника…
— Постой, постой, да будет благословен язык твой! — прервал его Фило. — У тебя слишком много Хайямов, а мы хотим видеть только двоих: Хайяма-поэта и Хайяма-математика.
Незнакомец сказал, что нет ничего проще: он охотно проводит их, если только они не заставят его являться в гости прежде назначенного срока и согласятся побродить с ним, чтобы скоротать время.
Фило, разумеется, рассыпался в благодарностях, обильно уснащенных благословениями и взываниями к аллаху. Старательность его, видимо, позабавила незнакомца.
— Судя по всему, вы люди дальние, — заключил он с легкой усмешкой, — светлоглазы, да и одеты странно. А уж изъясняетесь… Ни дать ни взять иноземцы, начитавшиеся восточных сказок.
«Вот тебе и Хоттабыч!» — подумал Мате не без злорадства.
— Ты прав, — сказал он, искоса разглядывая нового спутника. — Мы действительно издалека. Дальше, как говорится, некуда!
— Уж не с того ли света? — пошутил незнакомец.
— Ну нет, — успокоил его Мате, украдкой переглянувшись с товарищем. — Тот свет — прошлое, а мы скорее из будущего.
— Выходит, вы еще не родились. Везет мне сегодня на балагуров… О нерожденные, когда б вы знали, как худо нам, сюда бы вы не шли!
«Опять стихи!» — подумал Мате, привычно морщась. Зато Фило так и просиял: он узнал стихотворные строки Хайяма.
— Будь здесь в тысячу раз хуже, — горячо воскликнул он, — мы пришли бы сюда все равно, ибо давно мечтали о знакомстве с двумя великими Хайямами!
Услыхав это, незнакомец перестал улыбаться и даже приостановился. Так они и в самом деле разыскивают двух Хайямов?
— Конечно, — подтвердил Мате. — Но что тебя удивляет?
— Право, ничего, — сказал тот с обычной своей насмешливой невозмутимостью. — Просто приятно знать, что людям будущего известны и стихи Хайяма-поэта и труды Хайяма-математика.
— К сожалению, не все, — затараторил Мате, всегда готовый поговорить о любимом предмете. — Но самую ценную математическую работу Хайяма у нас знают.
— Это какую же? — оживился незнакомец. — «Трактат о доказательствах задач а́лгебры и алмука́балы»?[10]
— Да, да, — подтвердил Мате, — тот, где Хайям впервые в истории математики решает уравнения третьей степени.
— Боюсь, ты преувеличиваешь заслуги Хайяма, — сказал незнакомец. — Кубическими уравнениями занимались уже в Древнем Вавилоне. Некоторые виды кубических уравнений исследовали древние греки…
— Вот именно: некоторые! — запальчиво перебил Мате. — А Хайям исследовал все четырнадцать видов. Зачем же ты умаляешь заслуги своего соотечественника? Уж не завистник ли ты?
— Кто-кто, а я Хайяму не завистник, их у него и так хоть отбавляй! — продекламировал незнакомец с грустной усмешкой. — Но как сказал Плато́н, Сокра́т[11] мне дорог, а истина дороже. Отдавая должное Хайяму, не следует забывать о тех, чья мудрость была ему и кормилицей, и поводырем.
— Тогда надо бы, верно, вспомнить не только о древних греках, — заметил Мате.
Незнакомец шутливо воздел смуглые ладони: поистине у него вырывают слова изо рта! Хайяму в самом деле было у кого поучиться и здесь, на родине. Когда-то, после завоеваний Александра Македонского, в пору владычества греков, оплотом науки стал египетский город Александрия. Позже, во времена господства арабов, новой Александрией стал Багда́д[12]. Три столетия назад в Багдаде при дворе халифа Маму́на собрались самые светлые умы мусульманского мира. Там встретились уроженцы Средней Азии, Хорасана, персы, сирийцы, потомки вавилонских жрецов — са́бии.
Это было началом золотого века восточной науки. На ее небосклоне засверкали десятки звезд. Но едва ли не самой яркой среди них был Мухамме́д ибн Муса́ ал-Хорезми́. Ибо это он впервые познакомил арабский Восток с индийскими цифрами и с принятой в Индии десятичной системой счисления…
— Может быть, тебе будет интересно узнать, — заметил Мате, — что система эта с Востока перекочевала на Запад, где ее стали называть алгори́тмом. В дальнейшем алгоритмом стали называть также способ решения однотипных задач, подчиненный единому правилу. И в названии этом, если вслушаться, нетрудно угадать слегка измененное имя «ал-Хорезми».
— Что ж, — сказал незнакомец, — великий хорезмиец вполне заслужил эту честь. Он не только ввел в наш обиход индийский счет, но и положил начало алгебре как науке. В его «Книге по расчету алгебры и алмукабалы» сошлись и объединились в стройное учение разрозненные сведения по алгебре, накопленные со времен Древнего Вавилона.
— Твоей образованности мог бы позавидовать сам Хайям, — сказал Мате, — но разве ал-Хорезми решал кубические уравнения?
— Нет, — отвечал незнакомец. — Он нашел общее правило составления и решения уравнений первой и второй степени. А кубическими уравнениями у нас занялись лишь сто лет спустя, когда перевели на арабский язык исследования Архимеда и Аполлония.
Услыхав про Аполлония, Фило взыграл, как цирковая лошадь
