и продолжаю ждать. Я бы постучал в крышку сундука, но я никогда не бужу Эй. Не уверен, что можно так делать. Да и причины нет. Кроме дождя и лихорадки.
Ближе к вечеру я устаю сторожить и засыпаю. Но спать, сидя за столом, неудобно, и меня не оставляет мысль, что спать нельзя. А потом я прихожу в себя под нескончаемый шелест дождевых струй. И вижу шипастую морскую тварь с распахнутой пастью. Картинка слабо светится в темноте, и больше вокруг ничего не видно. Я вздрагиваю от неожиданности и едва не падаю со стула. Потом смеюсь над собой и отправляюсь зажигать маяк. То ли будильник не звенел, то ли я его не слышал. Всё сегодня не так.
Вернувшись в комнату, я решаюсь постучаться к Эй. Но ответа не получаю. Она намерена вставать или нет? Неужели и есть не будет?
Открыть — не открыть? Я распахиваю сундук и отскакиваю на два шага. Лишняя предосторожность — внутри её нет. А где есть — непонятно. Эйка могла выбраться, пока я дремал, но обычно она не улетает так рано. И окно за собой не закрывает. Теперь мы не только общаться не будем, но и видеться?
Так не пойдёт. Я обещаю себе, что в этот раз её не прозеваю и устраиваюсь в сундуке. Не захлопывая крышку, разумеется. В полубреду проделка кажется мне удачной. Эйка непременно что-нибудь скажет по этому поводу. Ей придётся подать голос.
У меня очень странное чувство — будто её отсутствие разит наповал. Или Связь так действует, или надо меньше шататься под осенним дождём. Подняться со шкуры я уже не могу. Хотя на ней ужасно жарко, ужасно. И в сундуке душно. Как вообще можно в нём находиться?
Я пытаюсь выкарабкаться, но теряю силы и опять проваливаюсь в сон. Или в забытье. Время куда-то пропадает, а мысли перетекают в бредовые видения. Мне грезятся разогретые до кипения океанские волны, швыряющие на берег трупы чудовищ, алые от крови белые корабли, золотые драконы, сгорающие в чёрных небесах… Это длится дня три. Во всяком случае, я трижды поднимаюсь зажигать и гасить маяк. Больше я ничем не занимаюсь. Только пытаюсь сообразить в минутных просветлениях, куда подевалась Эйка?
Мы что, поссорились? Я велел ей выметаться? Вроде бы нет. Я не могу собрать в голове наш злополучный разговор, я уже не уверен, что она возвращалась той ночью. А ну как и это померещилось?
Чтобы меньше мерещилось, я рискую хлебнуть синей воды. Тут важно не напутать с количеством. Я отмеряю четверть стакана, потом полстакана, выпиваю залпом и прихожу в себя в том же сундуке. Под утро неведомо какого дня. Маяк я не зажигал, и, видимо, уже нет смысла, потому что светает. Такую вольность я проявил первый раз в жизни. И последний, как я немедленно себе обещаю.
Но жар отступает, нога почти не болит, и новые видения не припоминаются. Я вообще не помню эти странные дни, но в остальном разум совершенно ясен. И совершенно ясно, что дальше так не пойдёт. Я смотрю во все окна по очереди. Над лесом буря, в океане шторм. Где можно болтаться в такую погоду?
Возможно, Эйка решила жить на воле или отправилась восвояси. Но об этом она могла предупредить. Или записку оставить. Тогда бы я надеялся, что с ней всё хорошо. А теперь надо принимать меры. Обдумывая дальнейшие шаги, я проверяю свои запасы и вытряхиваю сухари из мешка. Если приделать к мешку лямки, можно нести его на спине. В дорогу положено брать самое нужное, а что мне нужно? Книги, в них заклинания. Что-нибудь попить и поесть. Я не рассчитываю на дальний поход. Оставаться на ночь в лесу — безумие. Но на всякий случай я перешиваю тёплое одеяло, чтобы его можно было носить как плащ. Наверняка в этом проклятом лесу холодно, а меня и так шатает после простуды. Синюю воду я тоже беру — целую бутыль, больше в мешок не влезет.
Я ни разу не спрашивал Эйку, где и на кого она охотится? Ведь с этим пришлось бы что-то делать. А я, честное слово, не знаю, что. Мне всё равно не справиться с ней. И надо ли? Эйка и раньше кем-то питалась, здесь все друг друга едят. Разница в том, что она со мной, а остальные — нет. Так неужели надо было этим воспользоваться?
Почему тогда не начать с той стаи, которая приходит по ночам под маяк? Не потому ли, что это уже их мир? Я не знаю, должен ли что-то менять. И что я могу? Только безвестно сгинуть, а это неприятно. И кто станет зажигать маяк?
Да, маяк.
Я намерен вернуться к вечеру, но лампу заправляю до отказа. Прежде я всегда берёг синюю воду. Добавлял по чуть-чуть, тратил осторожно. Огонь зажигал только в сумерках и гасил, едва рассветёт. Теперь он будет светить днём и ночью. Сколько-то протянет. Потому что, если честно… Если честно, мне кажется, что из-за этой нечисти, Эйки, меня скоро умнёт другая нечисть. Я не выдержу и дня в этом лесу, это совершенно безнадёжное предприятие.
Я её ненавижу. И ненавижу Связь.
В последний раз я плакал, закапывая отца. Потом повода не было. Когда живёшь один и с тобой всё в порядке. А вовсе оно не в порядке, оказывается, и если бы я плакал, то теперь. Надеюсь, это не значит, что Эйки уже нет.
Отправляться надо завтра — не позже. Я понимаю это, когда гляжу на чёрный океан, по которому блуждает синий луч, ища давно затонувшие корабли. Волны так разбушевались, что бьют в основание маяка. Даже оборотни не смеют подступиться. Фонарики их глаз мечутся на границе леса, там, где ветер гнёт в темноте деревья. Скоро вода затопит узкую косу, и как тогда переправляться на берег?
Это ведь только начало! Зимние шторма не раз перехлёстывали маяк. По неделям нельзя было нос высунуть, пока волны стучались в окна. Хорошо, что магия не давала погасить лампу. Надеюсь, и теперь не даст. Полночи я лежу без сна, глядя, как бледный свет скользит по пустым книжным полкам и развешенным на стене платьям. Каждый промельк кажется мне ударом ножа. Нож бы не забыть, кстати… Я закрываю глаза, чтобы не следить за бессонным лучом, и в полной темноте становится легче.
* * *
Я начинаю собираться затемно, когда чёрные глазастые тени ещё рыщут вдоль прибоя. В
