не поднимала головы. Лишь вздрогнула, когда передо мной пронесли черную мантию.
Я осмелилась поднять голову и увидела поток таких же черных волос.
Квинт Мателлин. Его покои.
Сердце колотилось, дыхание сбивалось, грудь ходила ходуном. Я не понимала, радоваться ли мне? Казалось, я не устою на ногах и рухну на мрамор. Хотелось прислониться к стене, найти опору, но я не могла. Я боялась одного: что отец окажется еще хуже сына. За два года у торговцев я слышала много, слишком много отвратительных рассказов, в которые не хотела верить. Считала их глупыми выдумками для неискушенных дур, которые толком ничего не видели. О господах, которые любят причинять боль, смотреть на страдания своих рабов. И банальная порка казалась на их фоне детским лепетом. Еще говорят, что чем влиятельнее человек, тем отвратительнее его фантазии.
Перед глазами вставали непрошенные картины, которых я никогда не видела, но услышанное так врезалось в память, что не вытравить. Однажды рассказывали о том, как хозяин наказал провинившуюся наложницу — баснословно дорогую верийку. Велел привязать к столу и собрал всю дворцовую охрану. И смотрел, пока не надоело. Говорят, после нескольких часов несчастная не могла даже кричать. Отключалась. Ее приводили в чувства медикаментами и продолжали. Пока у нее не остановилось сердце. Говорят, это случилось даже не следующим утром. Очень хотелось верить, что все это лишь страшилки, но… я уже видела достаточно, чтобы допускать.
И я панически боялась седонина, потому что собственными глазами видела, как он работает. Первый раз я увидела это перед аукционом на Форсе. Девушку звали Кея. Милая норбоннка с роскошными волосами цвета меда и теплой смуглой кожей. Порой мы разговаривали о ерунде, пытались поддержать друг друга. Несмотря на положение, она была стеснительной, если не сказать пугливой. При появлении мужчин терялась настолько, что едва не падала в обморок.
Ее выставляли на торги. Применили седонин, потому что, как сказали торговцы: «Она не имела товарного вида». Я в жизни не видела подобную перемену. Смотрела и не могла отвести взгляд, наблюдая, как милая застенчивая Кея превращается в охваченную похотью самку. Будто ее вытрясли из тела, поместив туда самую развратную, самую грязную шлюху. Она терлась промежностью об охранников, умоляя трахнуть ее, лезла им в штаны. Ложилась на пол, раздвигая ноги и отчаянно лаская себя. Я помню ее взгляд. Безумный, горящий. Чужой.
Самое кошмарное — никто из нас не знал, что такое седонин. Мы лишь слышали, что это вещество без вкуса и запаха. И оно могло оказаться где угодно: в нашей еде, в воде, в воздухе, которым мы дышим, на одежде. Это могло случиться в любой момент.
Я старалась глубоко дышать, хоть немного успокоиться. Но от ужаса стучали зубы.
Прежде моим самым кошмарным страхом было то, что меня продадут отвратительному старику. Теперь — седонин.
И Квинт Мателлин.
Я подняла голову и смотрела сквозь ресницы, пытаясь понять, что нужно ожидать от этого человека. Впрочем, я лишь успокаивала себя. У меня было слишком мало опыта, чтобы что-то понять.
Мателлин стоял, опустив руки, и просто ждал, когда рабыни разденут его. Длинный запашной жилет, искусно завязанный глянцевый галстук, белоснежную рубашку. Косу переплели и закрепили на затылке. Увидев широкую рельефную спину, я вздрогнула и едва не прижала ладонь к губам. Хотела отвернуться, но продолжала смотреть, не в силах оторваться. От правого плеча до левого бедра спину пересекал идеально прямой шрам, примерно в два моих пальца шириной, будто вычерченный по линейке. Как пояс портупеи. Серо-розовое на белом. Но в отличие от обычного шрама, зарастающего выпуклым рубцом, этот иссякал плоть, оставляя глубокую темную борозду. Я не представляла, как можно получить такую. Кажется, только лучевым зарядом, который заваривает срез, не позволяя ткани регенерировать. Но я видела подобное лишь в книгах. Я поежилась: даже боюсь представить, какую боль он испытал.
Рабыни сняли штаны, обнажая крепкие ягодицы, стройные ноги. Я впервые видела обнаженного имперца. И вопреки всему должна была признать, что он почти совершенен, насколько может быть совершенным мужское тело. Утверждается, что высокородные крайне редко бывают некрасивы. Но это проклятие поразило именно императорский дом. И примером тому принц Эквин. Так говорят.
Мателлин повернулся, и я в ужасе опустила голову, все же успев заметить на широкой груди герб высокого дома — простирающий крылья черный дракон. Истинный знак высокородства.
Я и прежде видела голых мужчин. Но не таких. И не так. Их тоже продавали, только в отличие от нас, называли постельными мальчиками. Или постельными рабами. И цена такого раба напрямую зависела от величины его члена. Их покупали богатые имперки. Вдовы, скучающие жены с согласия равнодушных мужей, развратные старухи. Перед торгами им всегда что-то давали, чтобы член вставал. Так сказать, товар лицом. Но их не выворачивало от похоти, как от седонина. Наверное, для них это было не нужно. Говорят, бывают хозяйки, которые держат на этом веществе годами, лишь время от времени позволяя передышку. Особенно те, кто любит, чтобы в их покоях постоянно находились несколько таких мужчин. Чтобы круглосуточно радовало глаз. Может, прямо сейчас один из них точно так же стоит у стеклянного бара, мечтая передушить их всех.
Квинт Мателлин вернулся из ванной. Его облачили в долгополый черный шелковый халат, распустили и расчесали волосы, которые сделались неотличимыми от черного шелка. Подали сигарету. Он закурил, задумчиво выпустил дымную струю и махнул рукой:
— Все вон. Кроме бара.
Я задеревенела, чувствуя, как вновь стремительно холодеют руки, дрожат колени. Слышала торопливые удаляющиеся шаги рабынь.
Мы остались наедине. Я и он.
Квинт Мателлин сел на кровать, откинулся на гору черных подушек. Кажется, его любимый цвет — вечный траур. Он смотрел на меня. Я чувствовала это кожей.
— Вина.
Я вздрогнула, но не шелохнулась. Хотела выполнить приказ, но тело не слушалось.
— Вина, я сказал. Или ты глухая?
Я кое-как совладала с паникой. Взяла бокал на ножке, поставила на маленький серебряный поднос, с трудом подняла узорный графин и кое-как налила. Графин в моих руках ходил ходуном. Я вернула его на место, едва не разбив в дребезги полку, взяла поднос обеими руками и пошла к кровати. Фиолетовое содержимое плескалось, как штормовая волна. Наконец, я
