«хочите», вероятно, Вы попросили бы его избрать себе иную профессию и подальше от радиомикрофона.
Почему же изо дня в день мы слушаем, как некоторые дикторы, как кривляясь перед микрофоном, говорят: «пуэма», «мураль», «Горькай», «Чайковскай», «Мусоргскай» — и не видим никакой заботы радиоредакции о том, чтобы эта группа кривляющихся дикторов переменила профессию?
Разве «Горькай» и «Чайковскай» звучат красивее и правильнее, чем «хотит» или «хочите»? Нет, конечно. И в том и в другом случае мы имеем дело с беспардонным отношением к языку.
Пожалуй, «хотит» и «хочите» легче извинить, потому что они принесены от проклятого прошлого, когда правящий класс, изъясняясь на изысканном французском диалекте, не заботился о распространении в народных массах русского литературного языка. А что можно сказать в извинение кривляки, грамотного, читающего «Горький», а произносящего «Горькай»? Ничего нельзя сказать. Можно только вспомнить о кривляющихся кавалерийских корнетах царской армии, произносивших «чеаэк», а не «человек». Это было противно.
Радио, между прочим, призвано учить миллионы людей правильному и свободному от всякого кривляния и искажений языку, — надо дикторам помнить об этом. С языком царских корнетов пусть они выступают в домашней обстановке, а не перед аудиторией в 170 миллионов человек» (Архив РАН: Оп. 3. Д. 129. Л. 39, об. Подчеркнуто мною. — Евг. Б.).
В фонде Д. Н. Ушакова в Архиве РАН нет копии ответа на письмо Кисляковского, однако о позиции ученого можно судить по другим хронологически и тематически близким документам. Сохранилось, например, письмо Ушакова слушательнице А. Ф. Гаршениной:
«Уважаемый товарищ!
Мягкое произношение согласных в приставках (напр., подъем, разъезд, съезд) и перед мягкими согласными (напр., дверь, две, зверь, кость, смерть и т. п.) не может считаться ни новшеством, ни ошибкой: оно свойственно многочисленным живым говорам русского языка и в том числе коренному московскому, на котором основано наше т. наз. литературное произношение. Но грамотная молодежь, под влиянием буквы и при попустительстве школьных учителей, забывает о чистоте языка, думает только о правописании и полагает, что как пишется, так правильнее говорить. Поэтому младшее поколение даже москвичей утрачивает мягкое произношение в указанных случаях и начинает произносить твердо.
Вам пришлось услыхать диктора с хорошим коренным московским произношением, и Вы сочли его мягкость новшеством. Мы в радио не настаиваем на таком произношении, но и запрещать его в угоду младшим грамотеям было бы неправильно» (Архив РАН: Оп. 3. Д. 129. Л. 78. Подчеркнуто мною. — Евг. Б.).
Более подробно ключевые принципы оценки языка работников радио Д. Н. Ушаков сформулировал в обращении к дикторам, черновик которого также сохранился в фонде ученого:
«Пожелания о том, чтобы по радио звучал правильный язык, правильное его произношение, вполне справедливы. В письмах радиослушателей требования образцовой речи обычно сплетены с жалобами на искажение ее дикторами. Эти жалобы не всегда справедливы. Частенько слушатель считает (и обычно безапелляционно) неправильностью всё то, что не совпадает с его собственным произношением, не задумываясь над тем, правильно ли оно само или нет. Однако нередки случаи вполне справедливых упреков. Для науки, для теории и то и другое чрезвычайно ценно и интересно. С появлением радиовещания впервые открылась возможность живого взаимодействия между говорящим центром и слушающей периферией, и для науки открылась неведомая раньше возможность судить, как миллионы людей, говорящих по-русски, представляют себе свой язык, что считают нормой, что отклонением от нее. Интерес этот усиливается еще тем, что взгляды говорящих не одинаковы, поскольку не одинаков русский язык на протяжении его обширнейшей территории.
Это — для науки, для теории. А нам с вами, товарищи, прежде всего нужна практика, нужна теперь же, не завтра, а сегодня, не сегодня, а сию минуту, т. е. нам теперь же нужна норма. Нельзя думать, как очень многие думают, будто всё, буквально всё, давно определено, записано в грамматиках, словарях и т. д., и что стоит только куда-то заглянуть, и на все вопросы получишь ответ. Но и не следует думать, что никакой нормы нет; она есть, пусть не вся она зарегистрирована. Жизнь течет, а с ней язык, и для практического пользования языком в общерусском масштабе приходится выбирать из существующих одинаково правильных вариантов произношения такие, которые следует предпочесть, как наилучшие. Вот здесь и кроется всё значение нашей работы, и надо, чтоб и вы, и руководство радиовещанием, и наши критики сознавали, какое важное культурное дело мы делаем. Не будем бояться громко сказать: мы вырабатываем норму, — пусть временную, пусть через десятки лет, путем какой-нибудь общерусской конференции часть устанавливаемого теперь нами отпадет. Нужно собирать материал. Собираем его и в Академии Наук, собираем его и мы с вами, и уже видно, что в установлении нормы радио должно сыграть и сыграет громадную роль.
Мало-помалу, идя от случая к случаю в своей повседневной работе, мы собрали уже немало; уже немалое мы считаем для себя принятым. Наш идеал — чтобы когда-нибудь страна, желая указать на наилучший вариант правильной речи, говорила: «так говорят по радио» (разумея, конечно, речь дикторов: за речь недикторов у микрофона мы не отвечаем).
К чему же обязывает нас сознание этой громадной по своему значению задачи? Нам нужно не отступать от раз принятого нами, не колебаться. Это значит, что если мы приняли, например, говорить договор, договоры, в цехе, цехи и т. п., то
…никогда, нигде,
Ни в пиршестве за чашею безумства,
Ни в дружеском, заветном разговоре.[1]
не говорить дóговор, договорá, в цеху, цеха и т. п., с тем… чтобы не оговориться перед микрофоном.
Дружеский привет вам, дорогие товарищи!
Проф. Д. Ушаков
(Архив РАН: Оп. 3. Д. 127. Л. 44–45. Выделено мною. — Евг. Б.).
Итак, основополагающие идеи Д. Н. Ушакова, касающиеся орфоэпии в целом и эфирной речи в частности:
— признание важности нормализации эфирной речи как части литературного языка;
— понимание исторической изменчивости языковой нормы;
— критическое отношение к народной «борьбе за грамотность», учет факторов некомпетентности и субъективности лингвопуриста-дилетанта;
— приоритет профессионального подхода к выработке и корректировке нормы;
— преобладание рекомендательного, а не запретительного подхода к соблюдению литературной нормы в профессиональной эфирной речи;
— решительный отказ от политизации лингвистической проблематики.
Думается, все перечисленные принципы сохраняют актуальность и сегодня. Современные электронные СМИ, оказывающие существенное воздействие на общественное сознание, безусловно, несут определенную ответственность за культурный уровень аудитории и должны демонстрировать уважение к литературной норме. Это не означает, однако, что каждое неправильное и даже спорное ударение в эфире следует расценивать как культурную катастрофу и тем более как проявление каких-либо вредоносных тенденций (расшатывания культурных традиций, русофобии и др.). В сфере медиа сегодня
