свою связь со всеми, кто живёт на Земле. Это чувство причастности ко всему и грусти не было радостным, – скорее, тревожным. Но если бы много лет спустя его попросили назвать самую счастливую минуту своей жизни, он назвал бы именно эту.
Это удивительное чувство жизни продолжалось совсем недолго. Сзади он услышал дыхание друга и обернулся. Ляшеналь дёрнул его за рукав и показал вниз: «Скорее! Спускаемся!»
И начался спуск. Он оказался ещё ужаснее, чем подъём. Они попали в лавину, и Григорий Иосифович потерял рукавицы. Правую он потом нашёл, а левую нет. Лавина спустила их вниз метров на 150-200, но, как ни странно, оба остались целы и невредимы.
Свой лагерь они не смогли найти: им пришлось ночевать в одном спальном мешке, забившись в ледяную трещину. Утром выяснилось, что лагерь был в 200 метрах от них, но вечером и ночью шёл снег, и они его не заметили.
Оба отморозили пальцы на ногах и руках, их пришлось ампутировать в полевых условиях, без наркоза, как только они спустились в 3-й лагерь.***
В 1960-м году, в связи с 10-летием покорения первого восьмитысячника Григория Иосифовича несколько раз приглашали в школы.
Однажды он подробно рассказал о штурме вершины и описал саму вершину, показал три пальца на левой руке и объяснил, что два других ему отрезали без всякого обезболивания. Одна девочка, всё время с жалостью смотревшая на него и чуть не заплакавшая, когда он показал свою руку, спросила:
– Зачем это? Вы покалечили себя, а что вы там нашли? Там же ничего нет!
Тогда он подумал и сказал:
– Что мы ищем в горах? В горах мы ищем себя. Ты ведь хочешь быть смелой, сильной? И я хочу, и любой человек. В горах мы находим себя. Думаешь, я жалею, что потерял два пальца? Нет. Это чепуха. Душа важнее, чем пальцы.
Вскоре после покорения Аннапурны Григорий Иосифович был награждён орденом Ленина, который потом у него отобрали. А в 1953 году (одновременно с «делом врачей») он угодил в лагерь. Поводом послужили его связи с европейскими альпинистами, с которыми он широко переписывался. У него были способности к языкам, и он сумел по книгам выучить немецкий и французский языки.
Но ему сказочно повезло: он пробыл в лагере только полтора года. Умер Сталин, и его освободили, а потом и реабилитировали. Тогда-то он начал работать с детьми.
Сейчас он спал и видел во сне свою жену. Она стояла на горе. Во сне его ничуть не смутило, что жена очутилась на Аннапурне, хотя она не была альпинисткой. Она была одета в лёгкое белое платье и шла прямо к пропасти. Он громко звал её, но она не слышала. Потом он побежал к ней, но в этот момент она шагнула в пропасть и исчезла.
Тут он вскрикнул во сне и проснулся.
Он часто видел свою жену во сне, но никогда не воспоминал о ней наяву.
Григорий Иосифович не мог бы объяснить, почему второй раз не женился. Был он ещё молодым благополучным человеком.
Педагогически одарённые люди очень привязчивы, а он был педагогически одарённым человеком, хотя и без педагогического образования. Это качество необходимо для успешной работы с детьми. Евреи также очень привязчивы, что объяснимо их тяжёлой историей, гонениями и особой ролью семьи и близких людей в их культуре.
Наверное, он просто не мог себе представить рядом с собой другую женщину. Хотя умом понимал, что его бывшая жена – просто ничтожество. Но ум его это понимал, а сердце не хотело его слушать.
Как-то, лет 30 назад, он гостил в Киеве у одного старого друга, давно умершего. Друг был семейный человек. Окунувшись в атмосферу чужой семьи, он ясно осознал свою ошибку. Семья – это что-то непрерывно длящееся, всё время меняющееся и обновляющееся. А работа кончается.
Он очень любил свою работу, увлекался ею. И дети его любили. Но это всё-таки были чужие дети.
Он ошибся: ему казалось, что любимая работа может заменить семью – а это не так. Но исправить свою ошибку был уже не в силах.
Как же может человек так жить? Совсем один. Без всякой надежды. Когда один день в точности похож на другой, и ничего хорошего не ждёт впереди. Когда неделями не с кем сказать слова, а единственное близкое существо – это собака. Когда не хватает денег даже на несколько косточек для единственного друга.
Как не устать от этого? Не пожелать, в конце концов, чтобы это уже поскорее кончилось?
Но – удивительно и странно – с каждым днём он, казалось, всё больше любил жизнь.
Ведь прелесть жизни раскрывается только рядом со смертью. Григорий Иосифович воевал, прошёл через лагерь, мог погибнуть на Аннапурне и во многих других местах. Но во всех этих случаях смерть его была бы внезапной и необязательной. Сейчас же он знал и чувствовал, что его земной путь подходит к концу, что осталось немного. И, стоя на самом краю, ждал, как подарка, каждого нового дня.
Он уже ничего не ждал и не требовал от жизни: ему достаточно было быть просто живым. Он и это воспринимал как большое счастье.
Стояла золотая осень. Григорий Иосифович во время обхода собирал осенние листья и раскладывал их дома на пианино. Мушка приходила каждый день. Он чувствовал себя сносно, и настроение у него было хорошее.
Но вот однажды он, как обычно, вышел со своей тележкой и не нашёл ни одной бутылки. Их не было у Привоза. Не было в сквере Пушкина. И даже на Французском бульваре, даже на Отраде.
Григорий Иосифович очень удивился и расстроился: это случилось с ним впервые за 17 лет.
На следующий день – то же самое: он нашёл только несколько бутылок на маленьких боковых улочках и во дворах.
Он понял, что его участок кто-то стал чистить. До него: видимо, по вечерам.
О словах Мойши-Вструнку он не вспомнил. И не мог понять, кто это делает. Неужели те самые ромы?
Однажды около вокзала он увидел совсем странную картину. В одном месте, недалеко от трамвайной остановки, за скамейками, лежала целая куча бутылок. Но когда он подошёл, оказалось, что все они разбиты. Разбиты – явно специально.
Он стал брать с собой маленький ломик, но ни разу не встретил тех, кто собирал бутылки на его участке. Один раз ему показалось, что на перекрёстке мелькнули чёрные жирные патлы и необъятный живот Мойши-Вструнку, но когда он дошёл туда, там
