перебили хороших мужиков, и некому за дело взяться. Твой-то Васька что делает? Чай, не калека, живой с войны воротился. Вместе с Евсеем пришел, вместе и за дело брались бы.
Фроська подсела поближе к Ульяне, вздохнула.
— Слабый он, никак не может отоспаться, — сказала она про мужа. — Да и что мы на мужиков надеемся? Нам бы все взять в свои руки. Иди на ферму, как до войны работала.
— Не та я теперь стала. Под самый корень подрезали.
Фроська вздохнула и принялась рассматривать фотографии.
— А партизан-то твой пишет?
Ульяна долго молчала, глядя за окно, где на голой осине сидели вороны. Потом ответила нехотя:
— Дала я себе зарок — ждать, пока снег растает. А не объявится к тому времени, сама искать стану.
— Да зачем он тебе, коль забыл? — спросила Фроська.
Ульяна с укоризной посмотрела на подругу.
— Либо убило его в конце войны, а может, еще что случилось, иначе непременно пришел бы. Раз сам не является, надобно мне идти по его следу.
— Забудь ты его, Ульяна, ей-право, — жалеючи сказала Фроська. — Устраивай свою жизнь сама, зализывай раны, живи. Да коли б не этот партизан, небось Петенька твой живой бы остался.
Фроська, молча повернулась к окну, поковыряла пальцем намерзший иней, подышала на стекло, пока оттаял кружочек под теплыми губами.
Ульяна с ненавистью посмотрела на Фроську, сжала белые губы.
— Уходи. Нечего тебе тут делать.
Фроська пожала плечами, двинулась к дверям.
— На ферму пойдешь ли? — спросила она, не поворачиваясь к Ульяне.
— Нет, не пойду. Так и скажи Миронову, без меня управитесь.
Фроська затянула узел платка и ушла с чем явилась.
Оттепель наступила рано, и снег начал таять дружно. Кажется, совсем недавно за окном свистел морозный ветер, а нынче уже журчат ручьи и над высокой осиной под окном вьется стая грачей.
На огородах уже стаял снег, просыхают черные грядки. Сильные ноги налегают на край лопаты, отваливают жирные пласты земли. На перекладине забора повисли старая стеганая фуфайка и теплый вязаный платок. Нога в сапоге снова и снова налегает на лопату. Перевертываются черно-рыжие пласты на грядках, поблескивают обшарпанные бока нехитрого орудия крестьянского труда. Ульяна копает грядки на огороде, разбивает острым ребром лопаты комья влажной земли. Темные руки крепко держат шершавый черенок, ловко орудуют. Весенний ветер треплет концы выгоревшей старенькой косынки.
К калитке подкатил на велосипеде почтальон.
— Эй, Ульяна! Иди-ка, получай письмо.
Ульяна перестала копать, разогнула спину, поправила волосы, торопливо пошла к почтальону, переступая через грядки. Вдруг словно опомнилась, помчалась бегом, спотыкаясь о рыхлую землю. На бегу вытерла руки о фартук, потянулась к письму.
— Слава тебе господи. Дождалась.
Почтальон, сухонький горбатый мужичишка с бородавкой на носу и маленькими веселыми глазками, отвел руку с письмом за спину, засмеялся щербатым ртом:
— Знаешь, кто прислал? Угадай-ка.
— Да ну тебя! Не гадалка я, давай!
Ульяна вырвала из рук почтальона письмо, прижала к груди и медленно, почти торжественно пошла к избе.
Старичок смотрел на нее моргающими глазками, покачивал сивенькой головкой в старом картузе, крикнул скрипучим голосом:
— Прочти при мне, скажи, что пишут!
Ульяна не обернулась, торопливо поднялась на крыльцо, захлопнула дверь.
Встреча
1
Ульяна долго вертела в руках письмо и, прежде чем распечатать конверт, внимательно разглядывала его. Почерк был совсем незнакомый, а на обратном адресе указано, что прислано письмо из города Вольска, Саратовской области, от Беспрозванных Богдана Парменовича. Сроду у нее никого не было в этих местах и никакого Богдана Парменовича Беспрозванных она вовсе не знала. Подумала-подумала, взяла да и распечатала конверт.
Письмо было написано разборчиво, крупными буквами на двух листках из школьной тетрадки в три линейки. Бумага пожелтела от сырости, сильно пахла махоркой и дустом. Ульяна, подсев ближе к окошку, принялась читать.
«Здравствуйте, Ульяна Егорьевна, пишет к вам с берегов Волги из далекого города Вольска незнакомый вам человек Богдан Парменович Беспрозванных, так как после тяжелого ранения лежу в госпитале: вместе с известным вам Василием Андреевичем Хлыниным и хочу сообщить кое-что. У меня тяжелая рана в груди, одно легкое отрезали и другим чуть дышу. А Василию перебило позвоночник, он не встает с постели и тяжко мучается. Врачи у нас хорошие, лечат, как медициной положено, однако против природы ничего не сделаешь. Я знаю, что мы безнадежные и скоро помрем. Я все время верил в жизнь, а теперь не верю.
Пишу я вам про Васю, чтобы вы к нему приехали, как у него больше никого нет, а про вас он мне рассказывал и адрес сообщил. Сам писать вам отказывается, сколько я ни советовал, все говорит, ни к чему это. На что, мол, я ей такой калека, совсем беспомощный. Вот если выздоровлю, встану на ноги, тогда и без письма заявлюсь, как и обещал Ульяне Егорьевне. Да как же ему надеяться, если совсем не жилец, хоть и гордость в душе большая, а здоровья нисколько нет и врачи давно не обещают?! Погибает он тут, вот и все. А ухаживает за Василием медицинская сестра Зинаида, которой он тоже не велит писать вам. Она душевная и добрая, на фронте всю войну провела, нашу солдатскую братию спасала, да и сама с пулями и осколками не раз встречалась, смерти в глаза заглядывала. А как кончилась война, эта медсестра Зиночка приехала с поездом раненых из самого Берлина и дала нам клятву, пока не выздоровеет последний раненый, она не уйдет из госпиталя на мирную жизнь. Так и бедует с нами наша медсестра, хоть нас совсем мало осталось, тяжкие давно померли, а кто покрепче был, по своим домам разъехались, как война давно кончилась, а нас она, проклятая, до сего дня за горло душит.
А как Василию никакие лекарства не помогают, врачи разрешили Зине взять его к себе на квартиру, как она сама просила, чтобы день и ночь за ним смотреть, за его жизнь до конца биться. И помогают ей старушки-сиделки, все на бога надеются, а кой бог поможет, если медицина не в силах. Так наш Василий в чужом доме лежит, как дитя беспомощное,
