дюймов, как будто и без них недостаточно трудно мысленно все пересчитывать! Что плохого в десятичных дробях и почему нельзя понимать "один к десяти" как один дюйм на десять дюймов? Почему в футе этих дюймов именно двенадцать? Возможно, за всем этим кроется история, достойная места в серии статей по поводу двухсотлетия Вторжения…
Продавец утверждал, что длина доски десять футов — так на самом деле и оказалось. Он утверждал также, что доска прямая — но если она делалась прямой, то роль проверочной линейки наверняка играла макаронина.
"Техас" был вторым из трех запланированных к постройке исторических парков, посвященных девятнадцатому веку. Здесь, к западу от речки Пекос, вечно царил 1845 год, последний год существования Техасской республики — несмотря на то, что использование технологий 1846–1899 годов не считалось нарушением законодательства по борьбе с анахронизмами. "Пенсильвания" числилась в тройке парков первой — и именно там, тамошними "амскими"[8] плотниками, с использованием традиционных древних методов, была обработана моя доска. В двух местах она довольно сильно расширялась, образуя некое подобие восьмерки, да и прямота ее оставляла желать лучшего: если приподнять ее за один конец, другой уныло загибался книзу. О подлинности доски свидетельствовало маленькое овальное клеймо: "Одобрено Лунным Советом по Воспроизведению Древностей". Одно из двух — либо технологии 1800-х годов не позволяли стабильно производить прямые и ровные пиломатериалы, либо эти сволочные плотники так до сих пор и не овладели как следует своим ремеслом.
Итак, мне предстояло заняться тем же, на что приходилось терять время столярам Техасской Республики… Я достал рубанок (также одобренный Л.С.В.Д.), отсоединил от него примитивное лезвие, заострил его на самодельном точильном камне, приделал на место и приступил к сглаживанию неровностей.
Не подумайте, я вовсе не жалуюсь. Мне повезло, что доски достались хоть такие. Большинство хижин в округе были построены из неотесанных бревен. Соединялись эти бревна пропилами и выступами на концах, а щели между ними замазывались глиной.
От жары и солнечных лучей доска посерела, но после нескольких взмахов рубанком снова показался желтый цвет натуральной сосны. Веселые завитки стружек закручивались вокруг лезвия, опилки сыпались на мои босые ноги. Пахло свежестью и новизной, и я поймал себя на том, что улыбаюсь, невзирая на капающий с носа пот. Мелькнула мысль: а хорошо бы податься в плотники, быть может, уйти из журналистики насовсем…
И тут лезвие зацепилось за какую-то неровность в дереве и застряло. Моя ладонь соскользнула с передней рукоятки рубанка и проехалась по свежеоструганной поверхности. Длинные занозы глубоко вонзились под кожу. Доска загремела с козел и приземлилась мне на ногу с дьявольской точностью болеуправляемой ракеты.
У меня вырвалось несколько слов, малоизвестных в 1845 году, и несколько редких даже для двадцать третьего века. Я запрыгал на одной ножке. Прыжки нынче сделались еще одним забытым видом искусства…
— Могло бы быть и хуже, — раздался голос у меня в ушах. Это был либо начинающийся приступ шизофрении, либо Главный Компьютер. Я предпочел думать, что это все-таки ГК.
— Куда ж хуже? Ушибить обе ноги?
— Сила тяжести! Представь себе кинетическую энергию, которую мог бы приобрести столь массивный предмет, будь это настоящий Западный Техас — который лежит на дне пространственно-временного понижения глубиной двадцать пять тысяч миль в час…
Ну точно, ГК.
Я осмотрел пораненную руку. Из нее текла кровь, сбегала ручейком по предплечью и капала с локтя. Но крупные сосуды были не задеты. На ноге видимых повреждений не обнаружилось, хотя она до сих пор горела огнем.
— Теперь ты знаешь, почему рабочие 1845 года носили сапоги.
— Ты за этим вышел на связь, ГК? Чтобы прочитать мне лекцию о технике безопасности на рабочем месте?
— Нет. Я собирался объявить о посетителе. А цветастый урок прикладной лингвистики стал приятным сюрпризом, когда я включился в…
— Заткнись, будь добр, а?
Главный Компьютер послушно умолк.
Из ладони торчал конец занозы, и я потянул за него. Маленький кусочек вытащить удалось, но большая часть осталась внутри. Остальные занозы обломились слишком глубоко, чтобы их можно было достать. Что и говорить, прекрасное начало дня…
А кто же ко мне пожаловал? Я посмотрел вокруг и никого не увидел, хотя в зарослях мескитовых деревьев могло бы спрятаться целое племя апачей. Я вовсе не ожидал заметить присутствие ГК — для бесед со мной он пользуется схемами в моей собственной голове.
Но в Техасе ему не следовало бы заявлять о себе. Как и в большинстве случаев, ГК проник в нашу жизнь глубже, чем сам говорил, что может.
— ГК, выйди на связь, пожалуйста.
— Слушаю и повинуюсь.
— Что там за посетитель?
— Высокий, молодой, не знакомый с тампонами, не лишенный некоего щенячьего обаяния…
— О, господи.
— Я знаю, мне не следовало вмешиваться в эту древнюю культурную среду, но посетительница проявила немалую настойчивость, чтобы узнать, где ты, и я подумал, что будет лучше, если я предупрежу тебя хоть чуть-чуть заранее, чем…
— Хорошо. А теперь заткнись.
Я уселся на шаткий стул — первый плод моих плотницких усилий — и, щадя раненую руку, натянул сапоги. Они должны были бы быть на мне с самого начала, но причина, по которой я не надел их, проста: я их терпеть не могу.
Вот и еще одна тема для Уолтера. Обувь. Если на Луне и носят ее, то, как правило, мягкую, наподобие мокасин или носков. Ясно, почему: в условиях густонаселенного города, где все коридоры идеально гладкие и покрыты коврами, а большинство людей ходит босиком, ношение обуви с твердой подошвой — антиобщественный поступок. Можно сломать кому-нибудь пальцы ног.
После того как я втиснул ступни в две вонючие тюрьмы, пришлось еще помучиться, разыскивая крючок для застегивания пуговиц. Мыслимое ли дело, пуговицы на обуви! Это было уже слишком. И как только люди смирялись с подобной нелепостью? Пиком неудобства и издевательства было то, что чертовы сапоги обошлись мне в целое состояние.
Наконец, я встал — и уже собирался отправиться в город, когда ГК заговорил снова:
— Если ты оставишь эти инструменты снаружи и пойдет дождь, металл вступит в реакцию с кислородом воздуха и подвергнется медленному окислению.
— А ржавчина — слишком примитивное слово для тебя, не так ли? Здесь дожди бывают… ну, когда же? Раз в сто дней?
Но я произнес это почти беззлобно. ГК был прав. Уж на что орудия пытки с крючком и пуговицами были дорогие — а плотницкий набор стоил и вовсе баснословную сумму. Рубанок, пила, молоток и стамеска обошлись мне в годичное жалование. Утешало лишь то,
