прекратились. «Революционная инициатива» перешла на экономическую область – начались грабежи, реквизиции, контрибуции и т. п. Муравьев, выполняя обещание своим войскам о награде за взятие Киева, наложил на город многомиллионную контрибуцию. И теперь обыватель, который еще вчера, не хотел дать на защиту города от большевиков ни копейки, теперь выложил все сполна.
Разумеется, что в революционных войсках началось массовое пьянство, кутежи в ресторанах и игорных домах, разного рода дебоши. Комендант Киева матрос А.В. Полупанов распоясавшуюся «братву» не трогал.
Однако в ходе массовых пьянок начались разборки между самими победителями. Солдаты, до которых к тому же в это время дошел приказ Л.Д. Троцкого и Н. Крыленко о демобилизации, не захотели мириться с тем, что красногвардейцы получают жалование по 100–200, а матросы и вовсе по 400500 рублей. Началась буза, в результате которой и солдатам стали платить по 100 рублей. Несмотря на все эксцессы, происходившие в Киеве в течение трех большевистских недель, там присутствовали и моменты революционной романтики, присущая матросам «робингудовщина». Так, белоэмигрант А.А. Гольденвейзер впоследствии вспоминал: «…Первый лик большевизма, который мы увидели за этот короткий срок, не был лишен красочности и своеобразной демонической силы. Если теперь ретроспективно сравнить это первое впечатление со всеми последующими, то в нем ярче всего выступают черты удальства, подъема, смелости и какой-то жестокой непреклонности. Это был именно тот большевизм, художественное воплощение которого дал в своей поэме «Двенадцать» Александр Блок».
В целом, последствия похода армии Муравьева на Киев были огромны.
После взятия Киева разношерстные отряды Муравьева начали разбегаться, сократившись с 15 тысяч штыков до двух. При Муравьеве остались только матросы. В значительной степени именно из-за ультрареволюционной советизации Украины, Центральная Рада переориентировалась с Антанты на немцев, что имело огромные политические последствия для усиления агрессивности немцев по отношению к Советской России. 14 февраля 1918 года М.А. Муравьев был назначен командующим фронтом, получив задачу выступить против румынских войск, стремившихся, «под шумок», захватить Бессарабию и Приднестровье.
Ленин требовал действовать как можно энергичнее. В ответ Муравьев сообщал: «Положение чрезвычайно серьезное. Войска бывшего фронта дезорганизованы, в действительности фронта нет, остались только штабы. Одесский пролетариат дезорганизован и политически неграмотный. Не обращая внимания на то, что враг приближается к Одессе, они не думают волноваться. Отношение к делу очень холодное – специфически одесское». Поэтому в деле обороны Одессы М.А. Муравьев если только и мог на кого рассчитывать, то в первую очередь только на матросов.
В целом активное участие матросов в ликвидации центров старой власти, как в столице, так и на фронте накрепко привязало их к Октябрьской революции и вместе с ростом ее значения ещё более повышало роль матросов в общественном сознании. Этому много способствовала правая пресса. Продолжая называть революцию «переворотом», «путчем» большевиков и матросов, она пропагандировала их в глазах населения страны, нуждавшегося в персонификации революции. Причем, если большевиков, как политическую партию, можно было подозревать в политической корысти, то нападки на флот как общенациональный институт были малоэффективны, и пресса склонна была матросов оправдывать. Тем более что их «левый» радикализм в дооктябрьский период в значительной степени оправдывался фактом перехода власти к Советам. В сознании рабочих и других слоёв населения надолго закреплялось мнение, что в Октябрьской революции матросы «поставили эту власть». Соответственно в советских газетах печатались многочисленные приветствия и разного рода комплименты в адрес «красы и гордости русской революции». При этом закреплялась уверенность матросов, что Октябрьская революция дело их рук, и создавалась почва для матросской миссионерской деятельности. Например, в приветствии рабочих Сысертского завода в адрес Балтийского флота, опубликованном газетой «Уральский рабочий» 3 ноября 1917 года говорилось следующее: «Шлем тебе, родимый, наш горячий привет… Да будет твоя победа – победа наша!».
В результате отношение к матросам стало меняться на бытовом уровне даже со стороны представителей среднего класса. Так, после октябрьских событий в Петрограде многие дамы «общества» пооткрывали кафе (работавшие недолго за неимением продуктов). Главными посетителями их стали матросы. Причем от этих дам можно было услышать такие оценки: «…Матросы совсем не звери. Напротив, такие забавные. Что-то хотят разыграть, каких-то новых джентльменов…». Сами матросы очень хорошо чувствовали высоту, на которую возносила их революция. Примечательно, что в это время среди матросов распространилась мода на смену фамилий и имен, чтобы лучше соответствовать своему новому положению. Так, матросы 2-го Балтийского экипажа в декабре 1917 года подали прошение на смену своих имен и фамилий: «Шинкарев» на «Орлов», «Козьма» на «Владимир» (возможно, как у В.И. Ленина), «Скалдетский» на «Гром» и т. п. Соответственно месту матросов в революции шел процесс их внедрения в новые властные структуры. Тем самым, матросский радикализм получил новый мощный канал влияния на ход политических процессов в стране.
Весь процесс большевизации Украины сопровождался нарастанием трений центра с украинскими советскими властями. Украинский ЦИК жаловался Совнаркому и В.И. Ленину, почему В.А. Антонов-Овсеенко назначает своих комиссаров, без согласования с местными органами, почему М.А. Муравьев не подчиняется и не считается с ЦИКом и т. п. В.И. Ленин слал телеграммы В.А. Антонову-Овсеенко сначала в том духе, что одобряет неуступчивость к местным соглашателям… В.И. Ленин писал: «Особенно одобряю и приветствую арест миллионеров-саботажников… Советую отправить их на полгода на принудительные работы в рудники… приветствую вас за решительность…» Но затем В.И. Ленин стал недоумевать, «в чем собственно дело», и что вмешательство во внутренние дела Украины «нежелательно». Антонов- Овсеенко, в свою очередь, оправдывался, что местные власти не присылали к нему работников, приходилось ставить на посты тех комиссаров, какие были под рукой. Он пишет: «А были эти ребята, по большей части, приезжие питерцы или моряки бравые, но малоопытные, не умевшие находить оборотов речи там, где видели контрреволюционную закорючку или саботажный выверт, иногда это были люди совсем недостойные. Так, комендант Харькова матрос Канунников запомнился своим пьянством, военный начальник Конотопа матрос Дуденко своими необдуманными действиями спровоцировал мятеж мобилизованных красноармейцев. Что и говорить, матрос Канунников вполне мог оказаться заурядным пьяницей, а его коллега Дуденко просто дураком, который, как говориться, «не въехал» в ситуацию.
Но в очернении матросов было много и вранья, причем, во многих случаях, вранья сознательного, формировавшего образ матроса-убийцы и изувера. Например, киевский эмигрант Н.М. Могилянский в своих воспоминаниях рассказывает страшилку, что некий матрос-балтиец Цыганок, будучи полновластным владыкой Глухова, он, якобы, отдал приказ… перебить детей- гимназистов, как будущих «буржуев». Впрочем, никаких других свидетельств существования (а тем более выполнения!) данного приказа, кроме «воспоминаний» киевского эмигранта, не имеется. Столь же абсурдной является цифра убийства матросами 400 флотских офицеров в Одессе, которую приводит антибольшевистской борьбы и эмигрант С.П. Мельгунов,
