они никогда не встречаются… Как же попали на этот холм? Неужто привез их кто-то сюда и посадил для пущей красы?
Привычный к соснам, все глядит не наглядится Ваня на эти кедры: они ему кажутся даже какими-то неправдоподобными — хвоя длинная, густо-зеленая, а под ногами лежат старые ощеренные шишки величиной с кулак.
А вот и охотничий домик: ужался, совсем в землю врос от древности, хотя и сложен из толстых замшелых бревен, а крыша из широких плах, похоже, сделана позже. Сбоку, на четырех дюжих ногах, стоит лабаз, кажется тоже подновленный: житник коми охотника, место хранения еды, питья и добычи.
А как высок и хорош берег! Река торопливо говорит и говорит что-то Ване: видно, долго его ждала и наконец дождалась. Сразу замечаешь, что Тян-река и бегучей, и шире реки Черемны, пойма ее просторней, светлее: волнами холмов и ложбин просматриваются лесные дали.
— Дедушка, это и есть твоя избушка? Красивое же ты выбрал место!
— До меня его выбрали, Ванюша. Много раньше меня… — Солдату Ивану милы восторги внука, и самого его переполняет радость от того, что снова видит полюбившиеся с детских лет звонкие боры, реку, вот эти кедры.
Старик задержался у древнего кострища. На перекладине, поддерживаемой двумя столбами, висели закопченные таганы. Зола под ними еще не сглажена, не умята.
— Кто-то, гляди, кашеварил тут… — сказал, опять что-то прикидывая в уме.
— Может, тот, что петли ставил? — екнуло Ванино сердце.
— Не знаю… — Старик теребил ус. — Не знаю, милок. Но ежели один человек промышляет столь широко — смекалистая у него голова. И тутошние леса-воды наизусть знает.
— А может, туристы, дедушка? Наловили рыбы, сварили уху… Нынче эти туристы везде бродят.
— Не знаю. Повадки вроде не те. Турист, он ведь вскроет консервную банку, очистит, да тут же и бросит. Ну да ладно. Что мы без толку гадаем? Давай войдем в избу…
Когда подошли, старик отвесил поклон домишку, обратился к нему, как к живому:
— Батюшка-домок, пусти нас еще разок к себе пожить. И ты будь милостив к нам, дедушка Тян…
— Дедушка?.. Ты, что ли, речку так величаешь? — Ване понравились эти почтительные обращения, но и удивили немало.
— Зачем же речку? Я с другим Тяном веду разговор… Тут ведь настоящий, живой Тян когда-то жил.
— Живой Тян? — глаза мальчика округлились, он даже оглянулся, и хотя никого ни рядом, ни поблизости не увидел, но холодок испуга охватил его. Слишком много незнакомого и непонятного происходило вокруг.
Открыли тяжелую тесовую дверь, зашли в сенцы. Небольшое окошко едва освещало помещение. Вдоль стен — лавки из толстых плах. Головою Ваня едва не задел прибитые к венцу ветвистые рога.
— Дедушка, гляди — лосиные?
— Они и есть, угадал. Только это половина рога, одна сторона. Будем сюда свою одежку вешать.
Ваня погладил рог, сказал:
— Будто полированный.
— Еще бы, за столько-то лет… — Дед пристроил рюкзак на лавку. — Как избу поставили, с тех пор он и служит, лет пятьдесят, поди, а то и больше…
— Да-а?
— Тогда в окошках еще и стекол не было: пузыри лосиные натягивали вместо них.
— Пузыри?
— Раньше-то и в деревнях все окна затянуты были тем же манером.
— А сквозь них хоть что-то видно было?
— Не шибко, конечно, — усмехнулся дед. — Но белый свет маленько пропускали, днем изба все ж не в потемках.
В жилой части домика стояла еще целехонькая черная каменка, у окошка был стол, тоже из толстых тесин, а сбоку полок, рассчитанный на несколько человек.
— Ну, язви тя в корень, все цело, — довольно вздохнул дедушка. — Здесь мы и поживем, Ванюша. Тепло и места достаточно.
Дед с внуком присели. Старик достал свой кисет, начал молча крутить цигарку. А Ваня тем временем разглядывал буквы, вырезанные ножом на тесине стола. И опять проступили знакомые: «ТВИ». Но он на сей раз ничего не сказал, чтобы снова не вогнать дела в скорбь.
А тот покуривал, задумавшись. Затхлый воздух нетопленной избы сменился табачным крутым и едким дымом. Потом дед повернулся вполоборота к божнице, внимательно поглядел на прокоптившуюся стену, сказал:
— Все еще, гляди, заметно…
— Что, дедуня? — встрепенулся Ваня. Душа его была по-прежнему натянута, как струна, от стольких неожиданностей.
— Посмотри сам.
Ваня глянул: на широких бревнах сразу же различил изображение какой-то птицы. Умелой рукой она была вырезана на стене. Остроносая голова на длинной шее, быстрое тело с пышным хвостом, длинные ноги, степенно и важно вышагивающие, даже очертания крыльев, прижатых к телу, обозначены.
— Дедушка, здесь кто-то журавля нарисовал!
— Так-так, внучек, журавль и есть, — довольно подтвердил старик.
— Что ли, его дядя Виль вырезал? — не сдержал догадки Ваня.
— Э, нет, пошто же. Не он… Еще мой отец, когда избушку строил, вырезал эту птицу.
— Твой отец? — изумился Ваня. — Значит, мой прадед?
— Да. Это для него было заместо бога. Сам-то он в бога не сильно верил, но журавля-птицу почитал. Говорил: пусть нам в охоте помогает, пусть бережет нас от хворей да увечий.
— А почему именно журавль?
— А что, журавль-то славная птица. Весной, когда журавли возвращаются в наши края, — когда они тянутся длинной вереницей, когда курлычут дружно — и душе возвращается радость. Все оживает после долгой зимы. Глядишь-глядишь, не оторвешься, на их полет в небесной выси… Недаром ведь журавль у наших предков был священным. На него никогда не охотились. В него никто не смел стрелять. К тому же отец мне сказывал, что в старой избушке, которая стояла на месте этой, тоже был вырезан на стене точно такой журавль…
— У дедушки Тяна? — встрепенулся Ваня.
— У него, — с улыбкой ответил старик.
— Дедушка, ты все намеками, намеками о нем, а путем ничего не расскажешь, — не утаил обиды мальчик.
— Погоди пока, не спеши. Вечером расскажу, не короткая это история… А теперь нам еще надо снарядиться к ночи: дровишек припасти, воды наносить, травы нарезать для постели…
Дедушка повалил высохшую сосенку, с оглоблю толщиною, на дрова. А Ваня тем временем в ложбине, под высоким берегом, насек острым ножом травы, вымахавшей вровень с ним ростом. Он, одолев робость, спустился по едва заметному пробору в этих зарослях, держа в памяти бабушкины остережения. «Возле Тян-реки водятся даже змеи, берегись их», — сказала она Ване, провожая. Но как ни вглядывался Ваня, змеиных голов, колец и жгутов нигде не было видно, и он в короткий срок нарезал добрую охапку пырея вперемешку с осокой, поднял наверх, расстелил на солнышке, чтоб подсохла к вечеру.
— Ну, а теперь давай к реке спустимся, половим рыбку, — сказал дед Иван, покончив с дровами. — Тут под
