Шляпс бегал глазами, пытаясь найти хоть одного свободного сотрудника.
И тут мужчину передернуло — видимо, кто-то снова собирался спросить его о времени, таращась при этом на головной убор.
— Интересная у вас шляпа, — огласил Глиццерин, остановившись около люминографа. Теперь толпа стала подхватывать и пиротехника.
— Честно, сейчас даже не хочется говорить спасибо. Вот никому, — ответ грубый, зато честный.
— Эээ… ладно, я просто хотел спросить. Не подскажете…
— Даже не думайте спрашивать, сколько времени, — Шляпс приготовился ткнуть в головной убор.
— Нет, ну вы что, я же не полный идиот, — пиротехник опешил. — Вы, случайно, не видели здесь люминографа? Просто мне сказали встретить его — но никто не сказал, как он выглядит.
— Если вас успокоит, это я. И, заметьте, я не опоздал!
Глаза Глиццерина Пшикса загорелись, и он ловко отвел мужчину в сторону, спася из потока торопящейся на спектакль толпы, напоминающей форель во время миграции.
— Надо было догадаться по сумке через плечо. Там что, этот ваш… — пиротехник затаил дыхание, — светопарат?
Излишнее любопытство, как считал Шляпс, ни к чему хорошему не приводит. Как там оно — любопытной Варваре нос оторвали? Ну, и еще пара неприличных вариаций на эту же тему. Но люминограф все-таки ответил, максимально сухо:
— Да.
— Ой, а попробовать дадите? — загорелся Пшикс, в которого словно бы вставили пару-другую батареек и для уверенности шарахнули молнией. — По-моему, очень интересная и классная вещица.
— Даже не думайте, господин…
— А, простите. Совсем забыл. Глиццерин Пшикс, пиротехник и специалист по спецэффектам. Пока что, не главный.
— Спасибо за уточнение, Глиццер… Господин Пшикс.
— Можно просто Глиц, — кивнул пиротехник и махнул люминографу рукой. Шляпс знак понял.
Людей поубавилось. Теперь пройти в зрительный зал стало в разы проще.
— До спектакля осталось три минуты, а я даже не успел проверить механизмы под сценой, поэтому объясню все быстро и как смогу. Можете ходить где угодно и как угодно, но ни в коем случае не залезайте на сцену и не загораживайте первые ряды! Что вас конкретно снимать просили — не знаю. На этом все.
Люминограф даже как-то оторопел. Пиротехник закончил свою речь как раз аккурат, когда двое вошли в зал. Шляпса одновременно накрыла волна легкой эйфории, которую всегда производит огромный занавес (тут он был белым и, сверх того, обшитым блестками) и длинна речи своего условного гида.
— И это все?
— Ну, я больше ничего не могу сказать. Об остальном надо говорить с режиссером — но он не выйдет из-за сцены до конца спектакля. Мое дело — спецэффекты. Кстати, надеюсь, вам они понравятся! Такое новшество, почти как ваш светопарат — только тут дым и зеркала. Сделайте одолжение — снимите пару спецэффектов, а?
— Я подумаю, — нахмурился Шляпс.
— Надеюсь, вам понравится! — Глиццерин принялся спускаться к сцене. — Точно не дадите? Ну хотя бы одну люминку сделать, я ничего не сломаю, честное слово….
— Нет, — тяжело вздохнул люминограф, который был скептически настроен ко всему. Даже когда Шляпс был в хорошем настроении, он сиял негативом.
Что уж говорить о том дне, когда пришлось сделать две пробежки, выслушать кучу вопросов с уточнением времени и выдержать Бальзаме Чернокнига.
Вообще, Диафрагм напоминал собой какой-то батут — все неприятное, что летело в него, люминограф с лихвой выплескивал обратно. Но батут это был неправильным: то ли он страдал постоянным несварением резинового желудка, то ли время вокруг него слегка перешили. И все раскаленные камни раздражения люминограф отражал уже остывшими, с опозданием — но все-таки, отражал. Поэтому, иногда под град таких камней попадал тот, кто ни одного булыжника в Шляпса до этого не бросил.
Теперь у него клянчили светопарат. Ну просто замечательно.
— Даже слов нет, — выразил мысли вслух Шляпс.
— Это вы погодите! — отозвался какой-то старичок с третьего ряда. — Они обещали какие-то навороченные чудеса! Тогда ни то, что слов, мыслей не будет! А вообще, помолчите, похоже, начинается.
В зале погасили свет.
Господин Диафрагм тяжело вздохнул. Просить делать люминки в темноте — верх абсурда.
Старичок рядом шикнул на него, и люминограф поспешил спуститься поближе к сцене.
Заскрипели движимые магией шестеренки, но их тут же заглушили овации.
Блестящий занавес открывался.
Громкие аплодисменты сменились мертвецкой тишиной, как-то слишком резко, словно звуковая дорожка внезапно оборвалась. И только один-другой чих нарушал затишье перед театральной бурей, вроде как даже складываясь в некий звуковой узор из чихов.
Шляпс кое-как настроил светопарат в темноте и приготовился.
Из-за занавеса тонкой пеленой повалил зеленоватый дым, который клубился в самом низу сцены, прикрывая обувь актеров и собираясь в одно упавшее на землю облако. В центре стоял актер в старомодном костюме, который почему-то облепили блестками. Диафрагм не очень хорошо разбирался в истории, но даже ему было понятно, что такого — по сюжету постановки, а она была исторической, — быть не могло.
Шляпс вздохнул про себя — не дай бог во время святой паузы перед началом спектакля сделать это вслух — и списал все на художественную условность.
Актер с тонкой бородкой клинышком смотрел куда-то вверх, пока дым становился все более и более зеленым. Потом мужчина резко повернулся и, смотря прямо в зал, начал свой монолог:
— А что есть жизнь? Лишь рока легкие осколки, которые несутся вдаль, цепляя нас, уволакивая за собой в пустоту… О, что есть жизнь! Если бы я знал, что все закончится вот так, и буду стоять я здесь, удрученный, как некогда стоял мой дед и прадед! О горе мне, несчастному! Я слеп в душе, но лучше быть слепым глазами, не видя мрак тот, что как сон в двенадцатую ночь летит над миром…
Шляпсу понравился кадр — светопарат щелкнул, зашипел, вспыхнул, а вверх вылетала струйка дыма, присоединившись к пиршеству задымления.
Актер осекся и смерил глазами люминографа, стоявшего прямо у сцены. Потом откашлялся и продолжил:
— …летит над мир грез и вечности. И не помешают мне все презренные демоны, и пусть хранит меня душа поэта! — худой актер уткнулся взглядом в Диафрагма, видимо решив морально продырявить, но люминограф был не бумажным и на такие фокусы не велся. Шляпс поймал взгляд и, чтобы вывести актера из себя еще больше, сделал новую люминку — нечего так выразительно смотреть с негодованием.
Диафрагма толкнула в бок женщина, сидящая на первом ряду.
— Можно потише! — зашипела она. — Все-таки, это гениальный спектакль! Переосмысление классического произведения на современный лад…
