Но к тому времени, когда они поднялись на четвертый этаж,Габриэла напрочь забыла про кошек. Полноватая мадам Босличкова лишь слегказапыхалась, а у Габриэлы подкашивались ноги, в глазах темнело, а кровь оглушительностучала в висках. Она еле одолела восемь лестничных пролетов и была принужденаостановиться на верхней площадке, чтобы отдышаться. Перед выпиской врачпредупредил ее, что она должна была избегать физических нагрузок, в особенности— лестниц и поднятия тяжестей. Это грозило Габриэле новым кровотечением, а в ееположении каждая потерянная капля крови могла стоить ей жизни.
— Эй, с вами все в порядке, мисс? — спросила мадамБосличкова, слегка встряхивая ее за плечо. Если внизу Габриэла была простобледной, то сейчас ее кожа приобрела нездоровый зеленоватый оттенок.
— Да, благодарю вас… — Габриэла слабо улыбнулась иоткрыла глаза. — Дело в том, что я недавно болела и еще не оправиласьокончательно.
— Да, в наше время приходится быть осторожным, одингонконгский грипп чего стоит! Достаточно только запустить болезнь, и, —готово воспаление легких, бронхит и прочее… Кстати, у тебя не былокашля? — озабоченно спросила мадам Босличкова, неожиданно подумав о том,что Габриэла, не дай бог, больна туберкулезом.
— Нет, я не кашляла. У меня был острыйаппендицит, — успокоила Габриэла хозяйку, вспомнив выдуманную матушкойГригорией легенду. Хозяйка была чем-то неуловимо похожа на настоятельницу, хотявнешне они были совершенно разными. Должно быть, все дело в ощущении тепла иуюта, которыми так и веяло от старенького халата и меховых шлепанцев мадамБосличковой.
Между тем хозяйка достала из кармана ключи и отворила передГабриэлой дверь комнаты, которую обещала показать. До Габриэлы здесь жилаодинокая старушка из Варшавы; она умерла прошлой зимой, и с тех пор комнатастояла свободной. В ней действительно не было ничего примечательного, если несчитать того, что из окна был виден кусочек Ист-Ривер. Комната была маленькой,в ней едва уместились письменный стол с парой пустых книжных полок над ним,стул с прямой спинкой, узкая односпальная кровать и старинный деревянныйшифоньер с зеркальной дверью. Пол был застелен протертым чуть не до основыковром, жалюзи на окнах облезли и разболтались, занавески были трачены молью, ас потолка свешивалась тусклая лампочка в пыльном абажуре из кокетливой розовойпластмассы.
При виде этого убожества даже у Габриэлы, привыкшей кспартанской обстановке монастырских дортуаров, изменилось лицо, и мадамБосличкова забеспокоилась.
— Я, пожалуй, уступлю долларов пятьдесят, —сказала она, гордясь своей щедростью. Ей очень хотелось поскорее сдать этукомнату, которая приносила одни убытки.
— Хорошо, я согласна, — без колебаний ответилаГабриэла. Комната ей не понравилась — она была слишком унылой, да и запах здесьстоял нежилой, однако сил больше не было. Подъем на четвертый этаж так утомилее, что Габриэле захотелось поскорее прилечь. Перед завтрашними поисками работыей необходимо было набраться сил. И все же сама мысль о том, что отныне эта грязнаяи пыльная комната будет ее домом, едва не заставила Габриэлу разрыдаться.
Тем не менее она отсчитала мадам Босличковой половинуполученных от матушки Григории денег, и та, деловито кивнув, сказала:
— Что ж, устраивайся. Через некоторое время я зайду — принесупостельное белье и полотенца. Дальше по улице есть прачечная самообслуживания икафе, в котором обедает большинство наших пансионеров. Там вполне прилично,надеюсь, тебе понравится. Впрочем, большинство моих постояльцев — люди пожилые,они привыкли довольствоваться малым. А тебе, милочка, нужно что-нибудь болеекалорийное, чем овсянка…
Габриэла кивнула. Она вполне была согласна с хозяйкой, но унее уже давно не было никакого аппетита. Кроме того, она серьезно опасалась,что питаться в кафе ей окажется не по карману.
После того как знакомство с комнатой состоялось, мадамБосличкова показала Габриэле ванную комнату, которая находилась в концекоридора. Там оказалась старинная ванна на выгнутых бронзовых ножках, душ,рукомойник с пятнистым от влаги зеркалом над ним и отдельная кабинка сунитазом. Все это выглядело не слишком уютным, но зато чистым, к тому жеГабриэла не привыкла роскошествовать.
— Я мою здесь каждое воскресенье, — гордо сообщиламадам Босличкова. — Тебе придется убираться здесь в остальные дни, поочереди с другими жильцами. Гостиная находится на первом этаже — там естьтелевизор и пианино… — Тут она с гордостью улыбнулась. — Ты случайно неиграешь?
— Нет, — покачала головой Габриэла, отчего-точувствуя себя виноватой. Ее мать любила при гостях сесть за большой белыйрояль, стоявший в главной гостиной их дома на Шестьдесят девятой улице, ноГабриэлу никто никогда не учил музыке. В монастыре же она занималась совсемдругими делами. Музыкального слуха у Габриэлы не было начисто. Правда, петь оналюбила, однако сестры частенько поддразнивали ее за то, что она поет слишкомгромко и не в той тональности.
— Если найдешь себе место, можешь оставаться у менясколько захочешь, — сказала напоследок мадам Босличкова, и в ее голосеГабриэле почудился намек на доброжелательность. Очевидно, подозрительнаяхозяйка в конце концов все же прониклась к ней симпатией или просто пожалела.Впрочем, Габриэла никогда не была похожа на человека, способного доставитьлюдям неприятности, что бы ни утверждала ее мать.
Потом хозяйка ушла, пообещав вернуться с полотенцами ипостельными принадлежностями. Габриэла без сил опустилась на матрас,застеленный пыльным шерстяным одеялом. Она не хотела заставлять мадам лишнийраз подниматься по лестнице и собиралась сказать ей, что сам, а зайдет забельем и полотенцами попозже, но у нее просто не повернулся язык. Еще одинспуск и подъем на четвертый этаж могли просто убить ее.
Когда хозяйка ушла, Габриэла принялась оглядывать своеневзрачное жилище, прикидывая, как бы придать ему сносный вид. Новые занавескисразу заставили бы комнату выглядеть по-другому, но на это, как и на множестводругих мелочей, у нее не было денег. Значит, с новым покрывалом для кровати,салфеточками, вазочками, картинами и живыми цветами придется повременить. Дляначала же можно было просто вытереть пыль с абажура, стола и шифоньера, но онаслишком устала и отложила это до завтра.
Слегка отдышавшись, Габриэла открыла чемодан и разобралавещи.
Потом, не утерпев, достала свою заветную тетрадь. В задумчивостиона перелистывала страницы, наполненные восторгом пробуждающегося чувства,волнением тайных свиданий и ароматом страсти, которую она испытала в объятияхДжо. В эти короткие, отрывочные записи вместилась вся история их любви, ихразговоры и мечты о будущем, их надежды, которым так и не суждено былоосуществиться. Когда же Габриэла дошла до последних страниц дневника, изтетради неожиданно выпорхнул плотный конверт. На нем было написано крупно:«Сестре Мирабелле», и Габриэла не сразу догадалась, что это — почерк Джо.
Только потом она поняла, что перед ней — предсмертное письмоДжо, которое ей так и не успел вручить посланник архиепископа отец Димеола.Должно быть, он оставил конверт матушке Григории, а та вложила его в тетрадь,прежде чем вернуть Габриэле. Она ни о чем не предупредила ее. Габриэларазвернула лист, чувствуя, как на глаза навернулись слезы. Ей было страннодумать о том, что всего несколько дней назад Джо был жив и держал эту бумагу вруках и что это — единственное, что у нее осталось от него. Ни фотографии, ниодного памятного подарка — только этот листок бумаги, заполненный с обеихсторон аккуратными, ровными строчками.
