Он пытался выставить меня дурочкой, но это было нечестно, потому что мы все могли здесь выставить друг друга дураками. Могли бы сказать, например: ай-ай-ай, меня выгнали с телевидения. Или: ай-ай-ай, мой сын — овощ, я ни с кем не разговариваю, и мне приходится убирать за ним все… Впрочем, да — Морин сложно выставить дурочкой. Но я не думала, что мы станем друг над другом издеваться. Надо всеми нами можно было поиздеваться; да над любым несчастным человеком можно, если быть достаточно жестоким.
Я тогда ему и говорю: и так я не сказала. Я сказала, что объяснение могло бы меня остановить. Я же не сказала, что именно поэтому я здесь оказалась. Понимаешь, если бы мы приковали тебя наручниками к ограде, тебя бы это остановило. Но ты ведь при этом еще жив не потому, что тебя никто не приковал наручниками к ограде?
Это, на мое счастье, заставило его заткнуться.
Джей-Джей отнесся к моему желанию разыскать Чеза с пониманием, и я тогда бросила ему: ага, еще бы! — но тут же пожалела об этом: он ведь мне посочувствовал, а в «еще бы» все же слышится издевка. Но он, не обращая внимания на «еще бы», спросил, где Чез, и я призналась, что не знаю — может, на какой-нибудь вечеринке. А он тогда рявкнул: так, может, лучше пойдешь поищешь его, а не будешь шляться по крышам. Я ответила ему, что у меня не осталось ни надежды, ни сил. И, сказав это, я поняла, говорю чистой воды правду.
Я вас не знаю. Я лишь знаю, что вы это читаете. Я не знаю, несчастны вы или счастливы; не знаю, стары вы или молоды. Я, в общем, надеюсь, что вы молоды и несчастны. А если вы стары и счастливы, то могу себе представить, как вы заулыбались, увидев фразу «Он разбил мне сердце». Вы вспомните, как кто-то разбил вам сердце, и скажете про себя: о, да! Я помню это чувство. Но ни черта вы не помните, старичье. То есть вы, конечно, можете припомнить приятную легкую грусть. Можете вспомнить, как слушали музыку и поедали шоколадки, сидя в своей комнате, как гуляли в одиночестве по набережной, кутаясь в пальто. Но разве вы можете вспомнить ощущение, когда ешь и будто пережевываешь свой собственный желудок? Разве вы можете вспомнить вкус красного вина, которым тошнит? Разве вы можете вспомнить, как всю ночь вам снилось, будто он опять рядом, и говорит, и прикасается так нежно, а потом вы просыпаетесь, и вам нужно пережить очередной день. Разве вы можете вспомнить, как вырезали его инициалы на своей руке кухонным ножом? Разве вы можете вспомнить, как стояли совсем близко от края платформы в метро? Нет? Ну так и заткнитесь, мать вашу. И засуньте улыбку в свою старую отвислую задницу.
Джей-Джей
Я собирался выложить все начистоту, рассказать им обо всем: о нашей группе, о Лиззи, обо всем. Мне не было нужды врать. Мне было тяжеловато их слушать, поскольку у них были вполне серьезные причины, чтобы оказаться на этой крыше. Господи, да любой бы понял, отчего Морин хочет расстаться с жизнью. Мартин, конечно, сам вырыл себе могилу, но что бы он ни сделал, так унижать и стыдить человека… Окажись я на его месте, я вряд ли бы продержался столько же, сколько он. А Джесс была совсем несчастна и совсем не в своем уме. То есть не то чтобы они прямо соревновались, но в каком-то смысле они… даже не знаю, как бы вы это назвали… обозначали свои претензии, что ли. И возможно, я был немного неуверен в себе, поскольку Мартин мне все карты спутал. Это я должен был выезжать на стыде и унижении, но в моем случае они выглядели как-то бледновато. Его посадили за секс с пятнадцатилетней, и таблоиды раструбили об этом на всю страну; меня же бросила девушка, и моей группе уже ничего не светило — тоже мне беда!
Я все равно не собирался врать, пока не возникла проблема с моим именем. А вконец охреневшая Джесс так на меня насела, что я потерял над собой контроль.
— Итак, — начал я. — Ладно. Меня зовут Джей-Джей и…
— А как расшифровывается твое имя?
Людям всегда интересно, как меня зовут на самом деле, но я им никогда не говорю. Я терпеть не могу свое имя. Просто мой отец был увлечен самообразованием, и он прямо благоговел перед Би-Би-Си, он проводил слишком времени у старого приемника, слушая мировые новости, а еще он просто фанател от того чувака, который все время был в эфире в 60-х, — Джона Джулиуса Норвича, который был то ли лордом, то ли еще кем-то, а теперь одну за другой пишет книги про церкви и тому подобное. И это я. Джон, мать его, Джулиус. Стал ли я лордом, или известным радиоведущим, или хотя бы англичанином? Нет. Бросил ли школу, основав музыкальную группу? Ага. А подходит ли имя Джон Джулиус человеку, бросившему школу? Не-а. А вот Джей-Джей сойдет. Джей-Джей — это звучит вполне круто.
— Тебе не обязательно это знать. В общем, меня зовут Джей-Джей, и я здесь потому, что…
— Я узнаю, как тебя зовут на самом деле.
— Как?
— Приду к тебе домой и буду там рыться, пока не найду что-нибудь. Паспорт, банковскую книжку или еще что-нибудь. А если я ничего не найду, то украду какую-нибудь дорогую тебе вещь и не буду отдавать, пока ты не проговоришься.
Господи, да что с этой девицей такое?
— И ты скорее сделаешь так, чем будешь называть меня по инициалам?
— Да. Терпеть не могу, когда мне чего-то недоговаривают.
— Я плохо тебя знаю, — заметил Мартин. — Но если тебя и вправду так беспокоит, что ты чего-то не знаешь, я бы все же предположил, что некоторые вещи могут быть поважнее имени Джей-Джея.
— Это как понимать?
— Ты знаешь, кто сейчас является министром финансов Британии? Или кто написал «Моби Дика»?
— Нет. Конечно, не знаю, — заявила Джесс таким тоном, будто подобные вещи могут знать только последние кретины, а потом добавила: — Но это же не секрет, правда? А мне не нравится не знать секретов. То, о чем ты говорил, я могу узнать, если мне захочется, но просто мне это ни к чему.
— Если он не хочет называть нам свое настоящее имя, это значит, что он не хочет называть нам свое настоящее имя. Джей-Джей, твои друзья так тебя называют?
— Да.
— Этого нам вполне достаточно.
— А мне не достаточно, — не могла угомониться Джесс.
— Заткнись и дай ему сказать, — отрезал Мартин.
Но момент уже был упущен. По крайней мере, момент истины. Меня бы тут точно не поняли — от Мартина с Джесс буквально веяло враждебностью, причем веяло так сильно, что я бы на ногах не устоял.
С минуту я молча смотрел на них.
— Ну? — вопросительно протянула Джесс. — Ты что, забыл, почему собирался покончить с собой?
— Конечно не забыл, — ответил я.
— Ну так выговорись уже, черт побери.
— Я умираю, — сказал я.
Понимаете, я и подумать не мог, что увижу их снова. Я находился в святой уверенности, что рано или поздно мы пожмем друг другу руки, пожелаем доброго чего-нибудь, а потом либо поплетемся вниз по лестнице, либо сиганем с этой чертовой крыши — в зависимости от настроения, характера, серьезности проблемы и так далее. Мне на самом деле и в голову не могло прийти, что мне эта ложь еще выйдет боком.
