Предлагаемые вниманию любезного читателя предания о рыцарях древней Японии, назвавшихся самураями, по большому счету основаны на исторических фактах. Они дошли до нас благодаря традиционным легендам, передававшимся из уст в уста уличными сказителями – ко даней, вечерами развлекавшими свою многочисленную благодарную аудиторию балладами и историческими новеллами, прежде всего посвященными подвигам благородных самураев. Накопились к тому же многочисленные японские книги и журналы, посвященные сословию самураев, вызывающие острый интерес у читателей, в особенности у молодых людей.
Справедливости ради отметим, что сословие самураев ушло в прошлое вместе с феодализмом; но, к всеобщей радости или грусти, носителями истинного самурайского духа по большому счету остаются сами японцы. На протяжении второй половины XX столетия представители европейской цивилизации века коренным образом изменили японское общество, и опять же на счастье или на беду. В политических и социальных атрибутах, в манерах и привычках, в изобразительном искусстве и литературе японцы утратили многие свои характерные черты. Но все-таки можно с полной уверенностью сказать, что ощущения, побуждения и моральные принципы самураев в известной мере сохраняются в основе японской натуры, на подсознательном уровне мышления японцев. Нынешних японцев можно назвать по складу ума практически космополитами, зато на эмоциональном уровне они остаются все теми же самыми самураями.
Главный персонаж одноименного повествования неподкупный Кюсуке к сословию самураев не принадлежал, зато следовал благородным принципам этого сословия. Этим обосновывается включение рассказа о нем в эту книгу.
Унго-Дзендзи
Вьюга разыгралась не на шутку.
Насколько хватало глаз, все вокруг покрывало толстое одеяло серебристого снега. Холмы и долины, деревья и поля сплошь выглядели целомудренно белыми.
Не обращая ни малейшего внимания на лютый холод, воцарившийся снаружи, Дате Масамуне решительно вышел на улицу полюбоваться красотой пейзажа. Сопровождаемый соответственно своему положению свитой, он направился к беседке, сооруженной на пологом холмике во внутренней территории замка, откуда открывался самый широкий обзор, охватывающий все его небольшое феодальное поместье в пригороде О саки.
Масамуне предстояло прославиться на поприще почтовой связи, услуге, оказываемой им своему государству, и в конечном счете стать одним из виднейших даймё Японии времен правления первого японского сёгуна Токугава Иэясу. Однако на текущий момент Осака числилась его единственной вотчиной, а доход не превышал ста тысяч коку[1] риса в год.
– Какой чарующий вид! Что еще можно сравнить с заснеженным пейзажем?! – восхищенно восклицал он, стоя на площадке беседки и восторженно озирая поражающие воображение девственной чистотой просторы своего имения. – Говорят, что снег служит предзнаменованием плодородного года. Тучный урожай всегда вызывает радость у народа, а в стране утверждается всеобщий мир и процветание!
Пока его светлость таким манером выражал свой восторг, носильщик сандалий при хозяине, которого звали Макабе Хеисиро по месту рождения, то есть по названию деревни Макабе в провинции Хитати, хотя фамилия тогда считалась для него непозволительной роскошью, так как был он представителем третьего сословия, или простолюдином, ждал распоряжений снаружи беседки. Он аккуратно поставил на пол обувь своего хозяина, и теперь ему оставалось только ждать момента, когда в них снова возникнет необходимость. Тогда он должен приладить их на ноги своего господина. Все это время Хеисиро наблюдал за тем, как снежинки падали и постепенно толстым слоем покрывали поверхность ценного предмета его заботы. Он суетливо смахивал их рукавом своего кафтана, но снежинки непрерывно садились на тэта (башмаки с деревянной подошвой), снова и снова покрывавшиеся ледяными звездочками.
«Напрасный труд, – подумал он. – Его светлость считает ниже собственного достоинства даже в самую холодную погоду надевать таби (носки), так как полагает их свидетельством изнеженности. Если он засунет босые ноги в промокшие холодные тэта, то обязательно простудится. Я должен сохранить их для него теплыми и сухими».
Тут наш добросовестный малый по велению своего простодушного сердца подобрал тяжелые деревянные башмаки, прижал их к груди под верхней одеждой и продолжил терпеливое ожидание.
– Его светлость идет!
Хеисиро едва успел поставить тэта прямо на просторную каменную ступеньку у входа на веранду, как раздвижные створки двери разъехались в стороны. В проеме показалась фигура молодого властного Масамуне.
Он сунул ступни в стоящие перед ним тэта. Как же так? Его ждала теплая обувь! И это в такую студеную погоду?! Само собой напрашивалось единственное объяснение такому чуду. Похоже, ленивый паршивец, служивший у него носильщиком обуви, приспособил их для сидения. То есть слуга осрамил своим плебейским задом благородные башмаки своего высокочтимого господина! Вот уж на самом деле нетерпимая наглость босяка!
Вошедший в раж от якобы нанесенного оскорбления дворянин схватил обидчика за шею у самого затылка, яростно встряхнул наглеца и сквозь зубы прорычал:
– Ах, негодяй! Как посмел ты осквернить мои тэта, водрузив на них свой тощий зад! Не успел я отвернуться, как ты нанес мне тягчайшее оскорбление! Получай же, злодей…
Масамуне скинул один башмак, подхватил его и ударил им несчастного слугу точно промеж глаз. Хеисиро от удара зашатался и рухнул как подкошенный, кровь из раны хлынула на заснеженную землю. Швырнув второй башмак в распростертую перед ним жертву, господин гордо направился в замок; он остался босым, так как пребывал в слишком большом гневе, чтобы дожидаться, пока принесут новую пару тэта.
Никто не задержался, чтобы позаботиться о Хеисиро. Никого не интересовало, что случилось с ним дальше. А он некоторое время продолжал лежать в том положении, в каком рухнул на землю после удара хозяина, но наконец из-за холода к нему вернулось сознание, и добросовестный слуга медленно, с большим трудом поднялся на ноги.
Он подобрал башмак, которым его приголубил разъяренный, не разобравшийся в деле господин, и, заливаясь слезами вперемешку с кровью, некоторое время задумчиво взирал на предмет обуви, так сказать, двойного назначения. Затем, постепенно осознав несправедливость своего господина, юноша скрипнул зубами от собственного бессилия.
– И все-таки вы, разлюбезный Масамуне, оказались надменной тварью, – пробормотал юноша, – расплата за ваш поступок не заставит себя ждать! Оковы между нами как господином и вассалом заклепаны навсегда. Я был одним из самых преданных ваших скромных слуг, а теперь мне не знать покоя до тех пор, пока я в полной мере не отплачу за ваше жестокое обращение!
