Автор хотел бы предуведомить любезных читателей, что книга, которую вы открыли, хотя по форме и похожа на дневник, дневником ни в коем случае не является. Автор фиксировал свои впечатления, рассказы героини книги и диалоги с ней от случая к случаю. И делал это на протяжении пяти лет. Одно, без сомнения, объединяет все рассказанное в книге, — она посвящена актрисе, которую те, кто видел, забыть не смогут. Актрисе, о которой при ее жизни слагались легенды, а после ее смерти ей и по сей день приписывают все новые и новые изречения, будто она не играла в кино и театре, а сидела где-то в капище и всю жизнь, как пифия, изрекала мудрые мысли и предсказания.
И не только. Об этой актрисе уже сложили и продолжают слагать десятки анекдотов, якобы случившихся с ней. Очевидно, ее характер, образ мыслей, восприятие окружающего дают повод для такого мифотворчества. И если она не стала фольклорным персонажем вроде Василия Ивановича Чапаева, то, думаю, оттого, что ее собственное творчество оказывается сильнее мифа.
Это актриса на все времена — Фаина Григорьевна Раневская.
Она действительно была человек необычный. Необычность ее начинается с имени-отчества. В ее паспорте значилось: «Фаина Григорьевна Раневская», но в жизни ее чаше всего называли Фаиной Георгиевной Раневской. И устно, и письменно.
— Почему? — спросил я.
В книге Раневская почти всегда действует под инициалами «Ф. Г.».
ПРАВО ГЕНИЯАктерская психология мне представляется загадкой. Во всяком случае, объяснить ее, исходя из нормальной, повседневной логики, зачастую невозможно.
Ф. Г. вспомнила, как однажды пришла на обед к Качалову. Его дома еще не было — задержался на репетиции, — Раневскую встретила его жена. Через полчаса звонок. Входит Василий Иванович.
— Очень хорошо, что пришла, — говорит он Раневской. — Голодная? Сейчас же садимся.
Качалов поправил пенсне, подошел к буфету и налил себе рюмку.
— Ну-с, очень хорошо, хорошо.
— Вася, у тебя что-нибудь случилось? — тревожно спросила жена.
— Нет, Ниночка, ничего, все очень хорошо.
— Что хорошо?
— Сегодня Владимир Иванович Немирович-Данченко отказал мне от роли Вершинина — и это очень правильно.
— Как?! Ты не будешь играть Вершинина? Как это можно?! А будет играть Болдуман — он моложе меня.
— Ну что ты, Ниночка, — Василий Иванович протер пенсне, — все очень правильно. Вершинин молод, а я уже не то. Ну, разве можно в меня влюбиться? — он надел пенсне. — Ну, посмотри?
— Но ты же мечтал играть эту роль. Я буду звонить, я это так не оставлю, — нервничала жена.
— Ничего не надо делать, Ниночка. Пойми, все правильно: в новом спектакле Вершинина будет играть Болдуман — он моложе меня, в него можно влюбиться. Все правильно, Ниночка.
А однажды Ф. Г. в случайном разговоре вдруг сказала мне о «праве гения», которым она, к сожалению, не обладает, ибо к лику гениальных причислить себя не может.
Талант — это неуверенность в себе и мучительное недовольство собой и своими недостатками, чего я никогда не встречала у посредственности
— Свинство не позволяет, — пояснила она.
— Право гения на что? — не понял я.
— Изумительное право не играть, если актер этого не может, — улыбнулась она.
Ф. Г. рассказала, как однажды Федор Иванович Шаляпин вышел уже в гриме на сцену в опере «Вражья сила» Серова. Отзвучал оркестр — певец молчит. Дирижер повторил вступление еще раз, затем другой… Шаляпин обвел грустными глазами зал, покачал головой и ушел со сцены.
К нему в уборную влетел владелец оперы — Зимин:
— Федор Иванович, что же это?! Аншлаг — публика вне себя!
Шаляпин посмотрел на него и тихо сказал:
— Не могу. Тоска.
И затем обратился к секретарю с распоряжением выписать Зимину чек на покрытие убытков.
— Хорошо право гения, если оно подкрепляется чековой книжкой! — улыбнулся я.
— О, в наше время это право умерло — может быть, вместе с гениями… Я не помню случая, — продолжала Ф. Г., - чтобы спектакль отменили по моей вине. Случается, что играть не хочется, — ну вот просто нет сил выйти на сцену. И нет настроения, желания общаться с партнерами. Павла Леонтьевна Вульф меня учила: в таком случае ни за что не насилуй себя, не нажимай на педали — играй спокойно — и настроение появится. Пребывай в тех обстоятельствах, в которые тебя поставила пьеса, действуй в этих обстоятельствах, нужное творческое самочувствие придет.
С Раневской я встретился в ноябре 1964 года. До этого я видел ее несколько раз.
Впервые — в 1947 году на премьере «Весны» в Зеленом театре. Премьера прошла со средним успехом: фильм показался громоздким, утомительным, а порой (например, в бутафорских опытах с солнечной энергией) и скучным. Восторг вызвали, пожалуй, только сцены Раневской и Плятта, особенно знаменитый кульбит на лестнице, фразы Маргариты Львовны: «Я возьму с собой «Идиота», чтобы не скучать в троллейбусе!», разговор по телефону: «Скорую помощь! Помощь скорую! Кто больной? Я больной. Лев Маргаритович. Маргарит Львович».
Кстати, и этот текст придумала сама Ф. Г. Когда Александров пригласил ее сниматься в «Весне», то в сценарии Маргарите Львовне отводился один эпизод: она подавала завтрак своей знаменитой племяннике.
— Можете сделать себе роль, — сказал Александров.
Именно персонаж Раневской и оказался наиболее интересным в этом фильме. И сметным тоже. А без смеха какая комедия?!
После премьеры зрители ринулись к актерам. Меня подхватила толпа, и вдруг я увидел Раневскую. Она стояла возле машины, почти у самого парапета Москвы-реки, испуганная и чем-то обеспокоенная. Я запомнил ее глаза: они не замечали мальчишек, орущих «Муля!», а смотрели поверх толпы, словно ища спасения.
Позже я узнал (Ф. Г. рассказала об этом), что все объяснялось просто: премьера затянулась, Ф. Г. безумно проголодалась, а где-то среди зрителей затерялась ее учитель и наставник Павла Леонтьевна Вульф, с которой она собиралась ехать ужинать.
В следующий раз я увидел Раневскую лет десять — пятнадцать спустя — в радиостудии на Центральном телеграфе. Она изменилась, постарела, хотя глаза оставались такими же — большими и немного испуганными, только теперь к тому же и грустными.
