И лютую смерть.
Не знающим страха.
Пали.
Положить на плаху.
На холодный курган.
Во владения Одина.
Вечно доволен и пьян.
Белоснежная родина.
ГЛАВА 1
Тот самый, тот самый, это он!…Наша бредовая история началась снежной, как в фильме «Морозко», зимой почти тысячу лет назад. В дремучей Европе торговала индульгенциями католическая церковь, Россию называли Гардарикой, и вообще никто не знал, в чём принципиальное отличие SMS от MMS, даже римский папа. Вместо страхования практиковалось обрезание, испанцы грелись на аутодафе, монголы по-прежнему отказывались умываться, а где-то на территории будущей Мексики приземлились очередные инопланетяне. По одной из версий, вернулись ацтеки, якобы потому, что факелы забыли потушить, по другой — китайцы, требующие как раз таки факелы не гасить. Все состоятельные люди боялись не ДТП и не дефолта и даже не летающих тарелок, явления которых воспринимались спокойно, как Божий промысел, а главным образом — воплотивших в себе все земные несчастья викингов. Помните христианскую молитву «Упаси нас от норманнской ярости, гнева и отсутствия манер»? Беспощадные бородатые (поддатые) воины радостно терроризировали англичан, французов, испанцев и всех, кто успел обзавестись серебром и золотом.
Эта мозгоразрывающая передряга, переделка, заварушка или, если говорить на языке тех времён, сага началась за скалистыми фьордами Норвегии, в спальном районе потомков Одина и Тора под названием Долина Зверя. Но довольно слов на тему, приступим к рассказу. Итак…
Посёлок охранялся стеной, построенной из дикого серого камня. Толпа врагов успешно выломала ворота и встала, не решаясь двинуться дальше. Причина, затормозившая их, была высока, широкоплеча и весьма внушительна собой. Перед раздолбанными остатками ворот стоял русобородый Торн, сын Айфона, без кольчуги и боевого топора. Он примчался прямиком из кузницы, в кожаном переднике, с молотом, и встал на пути краснобородых, во всеуслышание честя их грязными словами и унижая видом небритых подмышек (почему унижая? Да каждая подмышка викинга по-любому гуще и красивее, чем целая борода рыжего дана или юта!).
— Эй, вы, гнилые зубы лесного карлика! Подойдите поближе, чтобы я вас выбил! Чего таращитесь? Кто ворота сломал, кто платить будет, придурки?!
Первый ют бросился на кузнеца, тот шутя взмахнул орудием труда. Клинок разлетелся пополам, а вслед за ним навеки потерял форму кожаный шлем нападающего. Причём дело тут оказалось не только в тяжёлом кузнечном молоте, но и в руках самого Торна. Про эти руки говорили, что, пока одна свободно душит кабана, другая зажимает чушке пасть, чтобы не ругалась матом[1].
Юты взвыли и набросились уже всей толпой, грозно сверкая оружием и голубыми очами.
— Сколько можно? — возмутился честный труженик, уворачиваясь от летящего копья. — В рабочее время! — Он извлёк из стены камешек потяжелее. — А предварительная запись в стихах под лютню? А янтарные дары? — Кузнец взвесил булыжник и рассчитал траекторию. — Вот вам, настырники!
Будущее оружие пролетариата просвистело в воздухе, причинив существенный ущерб аж троим данам, и Торн, дабы окончательно подорвать боевой дух противника, громко прокомментировал:
— Слышу звон пустой башки!
Оставшиеся захватчики окружили мастера, один ловкач с булавой бросился в атаку. Удар! Кузнец опрометчиво принял его на голову, значительно погнув ту же булаву. Дружный, но неопрятный вражеский коллектив взревел, но…
Качаясь, как пьяный голем, викинг занёс кулак в ответном приветственном жесте и вбил ловкача в утоптанный снег почти по колени. Поэтический талант Торна мигом отметил это событие: «Кулак! Как много в этом члене… — В голове начинали складываться первые строчки. Пожалуй, «в члене» не подойдёт. — Кулак! Как много в этом звоне для носа ютского слилось и в копчике отозвалось!» О, а это, согласитесь, намного лучше…
Поэзия в те времена была наполнена действием. Кузнец откатился, освобождая дорогу вражескому тарану на колёсах. Зачем, спрашивается, им теперь таран, если ворота и так на земле валяются? Поразмыслив, Торн с удовольствием отметил, что таран предназначался лично для него. Огромный ствол сосны на деревянных колёсах с наката ударил в стену, и человек двадцать сопровождения полетели через неё искать мягкой посадки. Торн облокотился на чей-то труп и пропел широким басом: «Летя-а-ат юты-ы-ы! Летя-а-ат ю-уты и два-а гуся-а!» Напрасно он это сделал — его уж было потеряли из виду, а тут на пожалуйста, сам вызвался.
