Анализы в спецполиклинике
Я не понимаю, почему надо сдавать анализ мочи только утром до завтрака в спецполиклинике.
Почему нельзя встать, наполнить ею баночку, закрыть ее крышечкой и принести с собой.
Нам и доктор так сказал, что надо, как утром встал, так сразу же и бежать, одевшись в шинель, в спецполиклинику, где в туалете с утра на специальной тележке уже будут стоять баночки-скляночки с наклеенными на них бирочками, куда с дальней дороги и следует немедленно помочиться, а потом на бирочке нарисовать свою фамилию.
А бежать надо в обледенелую гору, скользя и поминутно падая, а потом – с горы, а потом опять в гору и еще раз с горы.
А почему надо бежать? Потому что ссать очень хочется. И ты бежишь, бежишь, бежишь, преодолевая себя и поскуливая, бежишь, но тут вдруг наступает стоп, и ты со всего разбега тормозишь, а потом, раскорячившись прямо посреди дороги, ссышь – просто как из ведра, потому что иначе лопнет твой мочевой пузырь – вот!
И потом уже ты идешь, сначала неуверенно, оттого что пузырь твой от всех этих испытаний ноет не своим голосом, потом все лучше и лучше.
И наконец ты приходишь в ту самую спецполиклинику, где в туалете находишь тележку с установленными на нее сверху скляночками.
Берешь одну пустую и идешь в кабинку, чтоб наполнить, но не тут-то было – не писается тебе. Только две слезы и выдавил, а потому ты выходишь, находишь взглядом телегу со склянками, берешь с нее понравившийся тебе уже наполненный кем-то образец, читаешь с удовольствием фамилию, хмыкаешь и отливаешь из нее немного к себе в скляночку. И так несколько раз, с разных мест, говоря при этом: «От этого не хочу, а вот от этого можно попробовать!» – чтоб незаметно было. Потом еще и из-под крана водой все это разбавляешь, чтоб, значит, цвет немного поменять, после чего и вздыхаешь от общего облегчения.
Но тут в туалет врывается кто-то с мороза, возбужденный, веселый, и он выхватывает у тебя твою скляночку со словами: «Чуть не обоссался совсем, представляешь! Эти доктора ну полные мудаки! Чуть, бля, не лопнул! Пришлось ссать прямо на проезжей части! Дай отолью!» – и он отливает у тебя из скляночки, добавляет еще из других, смотрит на свет, как алхимик, говорит: «Посветлее бы!» – и сейчас же тоже разбавляет водой из-под крана.
А ты стоишь, и у тебя такое чувство оскорбительное, что тебя просто обокрали.
А потом это чувство притупляется и проходит, а на следующий день доктор приносит анализы всего экипажа, из которых становится ясно, что весь экипаж абсолютно здоров.
Заслон
– «О мерах по возведению антитеррористического заслона».
– О мерах по возведению чего?
– Заслона антитеррористического.
– Поди ж ты!
Это мы с Андрей Антонычем стоим на пирсе после построения, и я ему пытаюсь зачитать телефонограмму из штаба базы.
Андрей Антоныч слушает с интересом.
– И как нам предлагается его возводить?
– Надо сначала на корне пирса выставить дополнительного вахтенного, потому что в одиннадцать часов уже придут проверять.
– То есть в девять мы получаем телефонограмму, а через два часа нас уже проверяют?
– Так точно!
Андрей Антоныч невозмутим.
– Ну ладно, давай читай дальше. Значит, возвести. Заслон. А теперь читай, каким образом его надо возводить и что у них будет считаться заслоном!
– Надо из мешков, набитых песком…
– Ну?
– Построить дот!
– Чего построить? – оживился старпом.
– Дот, Андрей Антоныч! И схема этого дота прилагается!
Старпом с интересом заглянул в схему, потом он сказал слово «блядь», и в этом момент рядом случился зам. Старпом лицом просветлел.
– Сергеич! – сказал он.
– Я, Андрей Антоныч! – подошел к нему зам.
Старпом смотрел на него оценивающе:
– Ты готов стоять в заслоне?