Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 46
1997
Я на детской площадке, сижу на качелях. Неподалеку находится храм, и до меня то и дело доносится слабый запах благовоний. Я раскачиваюсь, цепи качелей скрипят, кроссовки чертят борозды в сухой мягкой земле. Моя подошва извлекает из пыли детскую заколку. К горлу подкатывает комок.
Я сижу и думаю о том, как он катался на этих самых качелях. Взлетал высоко над землей, взвизгивал и смеялся.
Некоторое время назад я говорила с пожилой женщиной, которая полола сорняки возле горки.
– Откуда вы? – спросила она по-японски.
– Из Америки, – с гордостью сказала я. Такой тон означал: мне, в отличие от вас, повезло.
– А, вот как. – Она кивнула. Вокруг глаз у нее собрались морщинки, но улыбка вышла натянутой. Казалось, она размышляет, вспоминает что-то. Потом она ушла.
Может, она слышала обо мне.
Теперь я одна, качаюсь, курю. Еще несколько лет назад я ни за что не закурила бы на людях. Я соблюдала приличия. Прятала пустые бутылки на дно мусорного ведра. Да я тогда почти и не пила. Всерьез намеревалась вести себя так, чтобы меня не в чем было упрекнуть.
На телефонный провод садится ворона, глядит на меня, каркает. Даже птицы меня презирают. Прилетают еще вороны. Они принимаются трещать между собой, первая ворона тут же обо мне забывает.
Наконец подходит время. Время, когда мимо площадки, пиная камушки и алюминиевые банки, идут дети, одетые как солдатики, с тяжелыми красными ранцами на спине. Проходят группками по трое-четверо, некоторые толкаются и смеются. Обычно впереди ребенок постарше, очень серьезный. А иногда чья-нибудь мать.
Я гашу сигарету об землю, втаптываю ее поглубже, сверху нагребаю пыли. Прикрываю ладонью глаза от солнца, смотрю на дорожку.
Даже с такого расстояния я сразу вижу его. Он идет с двумя другими мальчиками, но как-то невесело – голову опустил, ни на кого не смотрит. Свою желтую шапочку он засунул в карман форменного пиджака. Пуговицы на пиджаке латунные и блестят на солнце. Он идет в мою сторону.
Я встаю с качелей. Сердце колотится. Подхожу к краю площадки. В это время мимо проходят четыре девочки, у всех четырех волосы собраны в хвост. Они прыскают в кулачок, а оказавшись за моей спиной, в безопасности, начинают выкрикивать все известные им английские фразы: «здравствуйте» (они произносят это как «дзадраба-стути»), «меня зовут…», «большое спасибо». «Басои сапасиба».
Я едва их слышу. Он все ближе, но еще не поднял голову. Я вижу, что его темно-каштановые волосы стали длиннее и уже лезут на уши. Он хорошо загорел – видимо, много играет на улице.
Один из его друзей выхватывает у него из кармана желтую шапочку и подбрасывает в воздух. «Ой, – говорит он недовольно. – Каэситэ». Отдай.
Мальчики перебрасываются шапочкой, она летает туда-сюда, но мне ясно, что дразнят они его по-дружески. Это видно по тому, как они стараются не уронить и не испачкать шапочку, перекрикиваясь высокими, захлебывающимися голосами. Они не хулиганы, не те маленькие чудовища, про которых пишут в газетах, – которые таска ют с собой ножи и отнимают у других детей деньги, выданные на завтрак. Они просто пытаются вывести его из задумчивости, хотят, чтобы он обратил на них внимание.
Я так засмотрелась на них, что едва не забыла, зачем я здесь. Опомнившись, я поднимаю вверх руку и кричу: «Кей!»
Он ищет меня глазами и наконец замечает.
Он так близко, я вижу его черные пушистые ресницы, ямочки на щеках. В его глазах вспыхивает радость. Но лишь на мгновение. Потому что в следующую секунду словно ниоткуда возникает его бабушка. Наверно, она уже давно заметила меня. Она спешит к нему, и его друзья отходят в сторону.
– Кей! – кричу я опять, но она не дает ему взглянуть на меня.
Крепко прижимая его голову к своему боку, она тащит его по улице, прочь от меня. Я ничего не могу сделать. Могу только смотреть.
Он опять прошел мимо меня. Мой сын Кей.
1989
Я приехала в Японию потому, что один человек разбил мне сердце. Долгое время я мечтала об Африке. Полки в моей комнате ломились от книг о саванне, о женщинах, летающих на самолетах над стадами слонов, о Карен Бликсен, выращивающей кофе на своей плантации, о незамужних учительницах, влюбляющихся в белых охотников. Я думала, что буду фотографировать для «Нэшнл джиогрэфик» или, может быть, открою галерею африканского искусства. Или стану писательницей, как Карен Бликсен. Я записалась в Корпус мира и должна была отправиться в Камерун. Но Филипп уехал в Африку раньше меня. Точнее, в Дакар, столицу Сенегала. Он запланировал это еще до того, как мы познакомились. А затем мы расстались, и я знала, что если поеду в Африку, то никогда не перестану надеяться. Никогда не перестану думать о нем, ждать случайной встречи, вроде той, когда я однажды столкнулась в гардеробе Лувра с давно позабытой соседкой по комнате. Мой взгляд будет цепляться за каждую пару ног в хаки, следить за каждой фигурой, хотя бы отдаленно похожей на него, впиваться в каждое лицо в надежде, что это окажется он. Поэтому, когда брат рассказал мне о возможности поехать в Японию на стажировку для художников, я почувствовала, что это мой шанс сжечь мосты.
Как только я узнала, что еду в Японию, я начала учить язык. Купила пару учебников в университетском книжном магазине, повесила объявление (на которое вскоре откликнулся Юндзи Симада) и задалась целью учить по одному иероглифу в день. Но сначала я неделю разбиралась с двумя фонетическими алфавитами – хираганой для японских слов и катаканой для заимствованных.
– Чтобы забыть о мужчине, необязательно ехать в Японию, – сказала мама, когда я рассказала ей о своих планах. – Кроме того, может быть, он к тебе еще вернется. После Африки.
Странно было слышать такие слова от женщины, которая бросила мужа потому, что он ее не заслуживал, да и вообще не слишком-то ценила мужчин.
Но с другой стороны, Филипп ей очень нравился. Когда мы еще только начали встречаться, он пришел к ней на обед в честь Дня благодарения. Братьев тогда не было – они уехали к отцу и его новой жене. Они заранее сняли дом на побережье и взяли напрокат лодку для глубоководной рыбалки. Такой вид отдыха не вызывал у меня абсолютно никакого энтузиазма. Кроме того, я не собиралась бросать маму и ее двадцатипятифунтовую индейку.
Филипп принес цветы («Фрезии! Мои любимые!»), бутылку божоле и альбом Нины Симон. Я как-то сказала ему, что маме нравится Нина Симон.
В тот вечер, когда он уже уехал домой, мы выпили с мамой еще пару бокалов, и она сказала:
– Не каждый парень всего через месяц захочет познакомиться с матерью своей девушки.
Я кивнула, потягивая вино.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 46
