ГЛАВА I
Егор Быков летел вниз головой сквозь вселенскую темь… Рука судорожно сжимала кольцо парашюта. Ему на миг почудилось, что не осилить, не оторвать от груди это холодное кольцо, что плоть его насквозь и легко прошьет всю землю и уйдет к дальним звездным мирам, к сказочной радости и свету. Но, помимо мертвой одури, пальцы сами рванули крепкое железо. Над головой дробно ударил шелк о жидкую твердынь воздуха, стропы ухватили за плечи, словно чья-то разумная и сильная рука остерегла от устремления в призрачную бездну. СВТ больно ударила стволом о подбородок и разом отрезвила, пробудила Егора.
Далеко-далеко на востоке обагрились кровью зеленые тучи, затлел рассвет, неустанно идущий, воюющий тьму… С такой высоты виделся он нереальным чудом облитой кипенью осенних красок предалекой якутской тайги. Под ногами же снуло расступилась туманная мгла: ни огонька, ни звука, бесшумно несло его по ветру, надутый купол крепко держал паутиной строп за плечи. Быков тренированно спружинил и покатился, лихорадочно гася парашют. Быстро отстегнул лямки и прянул в сторону, оглядывая темь зрачком ствола. Под ногами мялась свежая пашня, неведомо кем поднятые пары, в разор войны. Рассвет все разгорался, все яростнее и кровавее полыхал огнем весь восток, уже затлели и обуглились жаром облака над самой головой, где комариным зудом стихали моторы самолета, повернувшего к незримой линии фронта.
Егор неосознанно сел в пахоту, нагреб ладонью волглой от росы землицы и поднес к лицу. Пахла она жизнью и тленом… Нежно и терпко отдавала умирающими корнями вывернутых плугом трав, струилась и шуршала меж пальцев, липла к ним, осыпалась.
Просветлело, кругом, засерело. Проглянулись из алости зари спящие леса, взвился тайно в поднебесье и ударил жаворонок: затрепетал и охолонул такой животворной радостью, силой, что Егор рассеянно улыбнулся и откинулся навзничь, тщетно отыскивая глазами в розовом дыму неба эту неугомонную птаху.
Наслушался досыта, неторопливо поднялся. Отстегнул от вещмешка саперную лопатку и глубоко зарыл парашют. Быков не терпел суеты. Тускло светящаяся стрелка компаса указывала ему путь на север, через леса и реки, отнятые у его народа врагом. В карманах потрепанного кожуха таились две лимонки, новенькая финка и ТТ за поясом да винтовка на плече. Старые, но добротные ботинки, вещмешок из обычной дерюги, где ухоронена еще одна граната поверх рации. Вот и весь скарб. Это оружие обязано хранить его жизнь в пути по лесам, а потом оно останется где-то в безымянном месте, а дальше, если повезет, будут думать голова и руки. Они помнят еще школу японской разведки в Харбине, знают многие приемы смерти. Невзрачная буковая палочка в кармане пиджака — страшнее пули в ближнем бою. Кацумато научил его тело убивать, тщательно готовил диверсанта для борьбы с Россией, но не смог сорвать чеку духа, не сломил его и вряд ли предполагал, что сгодится эта наука сыну есаула Быкова для обретенного Отечества. Видимо, пришел час. Волею судьбы Егор стал древним японским ниндзя, но в отличие от легендарных наемных шпионов и разведчиков у него явилась высшая цель и право на жестокость к врагу. Вот и все суженое…
Солнце взошло где-то за дымной линией фронта. Линией условной и рваной, ибо немец пер на танках и бронемашинах, клиньями рассекая отступающие русские войска. Там кипят скоротечные страшные бои. Вопреки законам жизни, эта тьма ползла на восток встречь солнцу, стальная мгла лезла воевать Россию. Русь… Войны, войны и войны… Егор подумал, что, может быть, через это поле тащили свои пушки Наполеон, Вильгельм, теперь Гитлер. А поле живет себе, пашня дышит, бьет жаворонок и дремлют леса, и стынут в туманах болота, и зреют травы… Белая Русь… Белоруссия.
Егор шагнул было к лесу, но вдруг низко и бесшумно над пашней понеслась огромная сова. Мягко взмахивая широкими крыльями, она ходила кругами над его головой и тихо пощелкивала клювом. Егор замер от неожиданности. Сова чуть не касалась его лица перьями, опахивая струями воздуха. Но это было не нападением или угрозой, а каким-то загадочным любопытством ночной и сторожкой птицы. Она как бы норовила заглянуть в его лицо желтоватыми глазами, и человека взяла оторопь. Сова нисколько его не боялась. Сделав еще один круг, она села на его пути и неловко шагнула навстречу, растопырив крылья.
«Наверное, гнездо где-то рядом», — подумал он и осмотрелся. Взгляд скользнул по деревьям и остановился на горизонте. Завлекли причудливые облака, над краешком явившегося солнца. Два пурпурных вола тащили плуг по небу. За плугом узнавался в облаке — мужик, и это все настолько померещилось реальным, мощным, что Егор остолбенел. Непомерной величины волы пахали небесную твердь…
Сова бесшумно взмыла и пропала в лесу. Взошло солнце, и видение растаяло. Быкову припомнилась сказка о Микуле Селяниновиче, пахаре и воине. Приблазнится же, — сказал вслух и покачал головой, — сова-то как нарочно остановила, чтобы увидел… Диво-дивное…»
И тут само колыхнулось все прошлое в памяти, проступили чудные картины из того далека: мглистые голыши Станового хребта, шумный Харбин, лицо покойной матушки… И вот уже пошли чередой прожитые годы. То Игнаха Парфенов восставал из камней и стлаников на безвестной сопке, то колдовал суровый шаман Эйне, а вот и Марико плывет зыбким образом, живым стремлением к своему Егору, через бешеные буруны переката реки Тимптон. Но ярче возник старец-отшельник последний хранитель древней веры и книг раскольничьей библиотеки, спасенной в веках и ухороненной за тридевять земель в камне, на случай пришествия в мир человека разумного, который не сотворит зла, не кинет в огонь бесценное Слово далеких предков Руси-страдалицы.
«Боже мой!» — прошептал Егор и остановился, силясь опомниться, выйти из опьяняющей одури минувшего… Но вокруг стояли дебри лесов, разительно похожие на якутскую тайгу: ни троп, ни конца и краю просыпающейся земле. Певчий хор птиц славно вел заутреню в непоколебимом храме дерев, несущих хоругви и ризы невесомых туманов, и трепетала каждая былинка, цветок и хвоина, каждый листок пел и жил, всякая букашка ползла к свету и теплу, умело вплетая свой стрекот, подлаживаясь песне. Радуясь… Славя…
Внезапно пахнуло гарью и сладким тленом мертвечины. Лес прорезало шоссе, и, когда Быков осторожно выглянул из кустов, открылась глазам преисподняя. Картина смерти… Раздавленные танками повозки и новенькие пушки-сорокапятки, вздутые трупы людей и коней. Лес посечен осколками, переломан танковыми гусеницами. Видимо, они вобрали в себя столь крови, что оставили по дороге черные зловонные следы, ускользающие спаренными гадами на восток. Рои мух гудели над обезображенными, кишащими червями лицами красноармейцев, лопнувшие швы гимнастерок шевелились белым кипением. Невообразимый смрад спазмами перехватил горло Быкову, но он пересилил себя и ступил прямо в этот ад. Потревоженные жирные мухи стали липнуть к идущему зеленым роем, клубиться перед глазами, чуя свежую еду для своего прожорливого потомства. Егора поразила их свирепость и наглость, они вовсе не страшились человека, отведав его. Быков отломил ветку с молодого дуба, с ожесточением хлестал ею парной, лишенный кислорода воздух, сшибая под ноги разъевшихся стервятников.
