Глава 1. Бегство Мамая
От гулкого топота копыт дрожала степь. Татарская конница откатывалась на юг в стремительном бегстве. Русские конники неудержимой лавиной преследовали степняков по пятам. За спиной у победоносных русских дружин расстилалось обширное Куликово поле, заваленное многими тысячами павших воинов, русичей и татар.
Сквозь завесу из пыли, поднятой копытами коней, светило низкое багровое солнце, скатившееся к кромке горизонта.
Мамай нещадно погонял коня, летевшего галопом по высокому степному травостою. Душа Мамая была объята смятением и страхом после всего случившегося в этот погожий сентябрьский день. Битва, начавшаяся около полудня, поначалу разворачивалась успешно для татар, разбивших наголову передовой полк русов и смявших их левое крыло. Мамай уже торжествовал в предвкушении того, что его тумены вот-вот сбросят расстроенные русские полки в реку Непрядву. Однако картина сражения быстро поменялась, когда в спину татарам ударил засадный русский полк. За какой-то час воспрянувшие духом русские ратники сломали боевые порядки татар в центре и на флангах. Обратившиеся в повальное бегство татары чуть не смяли ставку Мамая на Красном холме, с которого открывался превосходный вид на Куликово поле.
Мамаю ничего не оставалось, как вскочить на коня и слиться с потоком бегущих ордынских воинов, поскольку на его приказы и гневные окрики все равно никто не реагировал. И вот, скрипя зубами от бессильной ярости, Мамай мчится галопом куда-то в степную даль, оставив в своем шатре шлем, оружие и свои любимые яшмовые четки.
От Мамая не отстают полсотни преданных нукеров и кучка его слуг. Справа и слева от Мамая растекаются по степному раздолью конные ордынские отряды, измученные и поредевшие. Дабы облегчить бег усталых коней, татарские батыры швыряют на землю знамена, копья, щиты и колчаны, опустевшие в ходе сражения.
Где-то сзади звучит боевой клич русской погони, звенят русские мечи, настигая убегающих татар.
Мамай и его небольшая свита, перевалив через гряду холмов, уходят перелесками вдоль извилистой речки Птани. Победные крики русичей понемногу затихают вдали, там, где багрово полыхает закат.
Скакали долго в сырых сгущающихся сумерках. Наконец, жеребец под Мамаем выдохся и захрапел, мотая головой. С его морды клочьями летела белая пена. Мамай остановил запаленного стремительной скачкой скакуна и спрыгнул с седла в высокую траву. Оглядев свою свиту, Мамай обнаружил, что половина его телохранителей отстала от него. Подле Мамая оставались лишь нукеры на самых выносливых лошадях.
Стремянный Актай подвел к Мамаю свежего коня тулпара, поджарого и узкозадого, чалой масти, с длинной светлой гривой. Этих коней с незапамятных времен разводят кипчаки.
– Прыгай в седло, повелитель, – торопливо бросил Актай. – Надо скакать дальше, пока совсем не стемнело.
Опершись на плечо стремянного, Мамай тяжело взобрался в седло. «Повелитель… – Горькая усмешка скривила рот Мамаю. – Разве похож я теперь на повелителя, если бегу, как заяц, от урусов! Удираю от своих вчерашних данников! Вот уж не думал, что доживу до такого позора!» Надо было спешить. Мамай огрел чалого жеребца камчой, бросая его с места в карьер. Дожидаться своих отставших нукеров Мамай не собирался.
Неистовая скачка по степным увалам длилась до темноты. На берегу реки Красивая Меча Мамай и его спутники остановили усталых коней. Ночной мрак окутал бескрайнюю равнину. Пора было подумать о ночлеге.
Мамаевы слуги развели костры, нарубив сухого тальника в речной низине. Для Мамая нукеры разложили небольшой костер в стороне от прочих костров. Дабы укрыть Мамая от пронизывающего ветра, его телохранители воткнули в землю копья, растянув на них свои плащи и образовав некое подобие матерчатой ширмы.
Сидя на густой холодной траве, Мамай нервно вертел в руках ременную плеть. Глядя на языки пламени, с треском пожиравшие хворост, Мамай взвешивал на мысленных весах все свои вчерашние действия и решения. Мамая угнетала и грызла мысль о том, что он потерпел поражение, будучи в одном шаге от победы. Случившийся крах можно было объяснить либо какой-то случайностью, либо ошибочным решением. Эту роковую ошибку Мамай сейчас пытался отыскать, мысленно перебирая события вчерашнего дня с того самого момента, когда татарские дозорные вдруг наткнулись на развернутое для битвы русское войско, и Мамаева орда устремилась на сближение с русами.
Наконец усталость взяла свое, и Мамай погрузился в глубокий сон лежа у костра. Мамаева свита тоже вповалку спала возле тлеющих кострищ, даже не выставив дозорных. Стреноженные кони щипали траву и громко фыркали, чуя в ночной мгле крадущихся степных лисиц.
Туманный рассвет обдал пробудившегося Мамая сыростью и холодом. Вскочив на одеревеневшие ноги, Мамай пинками и бранью разбудил своих людей, спавших на попонах возле догоревших костров. Нукеры и слуги зевали во весь рот, протирая глаза и ежась от холода. Кто-то принялся растреноживать и седлать коней, кто-то вновь разжигал костры, желая поскорее согреться.
Мамай расхаживал между кострами с нахмуренным лицом, покрикивая на слуг и воинов, торопя их собираться в дальнейший путь. Кто-то из нукеров протянул Мамаю кусок сушеной конины. Присев на корточки у костра, Мамай принялся жадно жевать мясо. Он вдруг почувствовал, что сильно проголодался.
Внезапно из-за холма показалась большая группа конников, которые двигались рысью и вразброд. Подъехав к реке, наездники спешились и принялись поить усталых лошадей. Это были воины-кипчаки из разбитого Мамаева воинства. Ими верховодил какой-то скуластый сотник с желтыми волосами, заплетенными в две короткие косы. Кожаный панцирь на сотнике был забрызган кровью, это говорило о том, что он побывал в самой гуще битвы. Бронзовый шлем с плоским верхом на голове сотника имел вмятины от ударов вражеских мечей.
Мамай пожелал узнать имя этого храброго сотника. Разговаривая с Мамаем, молодой военачальник почтительно прижал ладонь к груди. Он был из кипчакского рода канглы. Звали его Тоганом.
– Всех твоих воинов я зачисляю в свои телохранители, – объявил Мамай оторопевшему Тогану. – Ты сам отныне будешь эмиром.
Следом за кипчаками в речную долину прихлынула аланская конница, вынырнувшая из-за холмов, над которыми всходило бледное утреннее солнце. Чешуйчатые панцири и ребристые островерхие шлемы алан искрились и блестели под солнечными лучами. Среди аланских всадников оказались несколько знатных татарских мурз и кипчакский шаман Кудаш.
Заметивший Кудаша Мамай рванулся к нему с перекошенным от злобы лицом, на котором еще явственнее проступили глубокие морщины на лбу и в уголках глаз.
Спрыгнувший с седла Кудаш хотел было напиться из реки, но не успел сделать и трех шагов, как оказался в цепких руках рассерженного Мамая.
