Глава I
Петербург, апрель 1812 г.
— Нет, ты не можешь так с нами поступить, chèrie cousine! — Мари Воропаева всплеснула руками и быстро заходила по комнате. Невысокого роста, полноватая, она мелкими шажками перемещалась взад и вперед по ковру и блестящему паркету, чудом не натыкаясь на столики и диванчики, стоящие у нее на дороге.
— Представь, сколько там соберется холостых военных! По долгу службы они находятся в армии и не имеют возможности подыскать себе приличествующую званию и положению жену. О-о-о! — простонала она. — Они все будут в Вильне[1]! А мы останемся куковать в Петербурге! Нам надобно ехать без промедления! — Мари остановилась и с упреком посмотрела на свою кузину.
Докки — как звали в семье и в свете баронессу Евдокию фон Айслихт[2], — поправила выбившийся из букета в вазе цветок и отступила на шаг, любуясь бутонами ярко-красных тюльпанов, доставленных утром из оранжереи в ее особняк.
— Вот ты и поезжай, — сказала она.
— Но почему ты не хочешь ехать?! — Мари посмотрела на Докки с неподдельным удивлением, хотя не впервые заводила этот разговор и была прекрасно осведомлена о нежелании кузины отправляться в Вильну, но с завидной настойчивостью всякий раз продолжала свои уговоры.
— Меня не привлекает ни путешествие в такую даль, ни общество офицеров, — ответила Докки. — Да и все говорят о неминуемой войне с Бонапарте, который собирает войска в Восточной Пруссии, а оттуда рукой подать до Литвы.
— Глупости! — Мари махнула рукой, отметая даже мысль о какой-то войне. — Зачем французам нападать на Россию? Уверена, государь уладит все недоразумения с Бонапарте! В случае чего — там же стоит наша армия. Она разгромит французов в два счета. Целая армия! — кузина мечтательно закатила глаза. — И сотни, нет, тысячи офицеров, соскучившихся по женскому обществу. О, как подумаю, сколько возможностей там откроется для Ирины! Ты ведь знаешь, как привередливы светские молодые люди. У моей же дочери нет ни большого приданого, ни высокопоставленной родни, ни особых связей. В Вильне же офицеры будут счастливы поухаживать за ней, как, кстати, и за нами! — Мари жалобно взглянула на баронессу.
Докки вздохнула и села в кресло. Она понимала беспокойство кузины, мечтающей выдать замуж свою семнадцатилетнюю дочь. Сама Мари, овдовев несколько лет назад, также надеялась найти себе подходящего мужа. Когда государь выехал в Литву к расквартированным там войскам, а за ним потянулись и светские завсегдатаи, Мари не могла спокойно оставаться в столице, в то время как петербургское общество наслаждается жизнью в Вильне. Она быстро смекнула, как полезно оказаться в городе, заполненном в большинстве своем неженатыми офицерами, и ее приводила в отчаяние мысль, что они будут ухаживать за другими, по мнению Мари, совершенно не заслуживающими внимания женщинами. Уже неделю она носилась с идеей поездки в Вильну, и Докки по опыту знала: если кузина вбила что-то себе в голову, то непременно это осуществит со свойственной ей энергией и умением обратить в свою пользу любую ситуацию, ловко втянув окружающих в собственные планы. А поскольку Мари решила, что баронесса непременно должна отправиться с ней, то можно было уже начинать укладывать вещи, потому что Докки всегда было трудно отказать кузине в ее просьбах.
— О, мне не нужно мужское внимание, — баронесса сделала еще одну — явно безнадежную — попытку увильнуть от этой поездки.
— Не говори глупостей! — Мари подбоченилась и, прищурившись, посмотрела на кузину, которая невольно глубже вжалась в кресло. — Тебе всего двадцать шесть лет, и что бы ни было у тебя с Айслихтом — это вовсе не повод отказываться от ухаживаний мужчин и надежды на новый брак.
Докки поморщилась. Она не любила вспоминать о своем несчастливом замужестве, которое, впрочем, продлилось недолго. Через четыре месяца после свадьбы генерала барона фон Айслихта командировали в Австрию, где он и погиб под Аустерлицем[3], сломав шею при падении с лошади, напуганной близким разрывом гранаты. Так Докки в девятнадцать лет оказалась вдовой и, за неимением других наследников, получила в полное распоряжение весьма приличное состояние мужа. Проведя положенное время в трауре, она продала огромный и мрачный дом барона, переехала в небольшой изящный особняк неподалеку от Летнего сада, обставила его по своему вкусу, завела большую библиотеку и собственный круг общения.
Чин покойного мужа и его связи обеспечили ей доступ в великосветские гостиные Петербурга, а статус вдовы привлекал к ней кавалеров, которые были не прочь вступить в связь с молодой и интересной дамой. Кое-кто даже выражал готовность на ней жениться, в первую очередь, как подозревала Докки, рассчитывая прибрать к рукам ее состояние. Но она не выходила замуж и не заводила любовников, что вызывало немалое удивление в обществе, где ее прозвали «ледяной баронессой». Мари не раз начинала разговор о том, что кузина напрасно проводит время в одиночестве.
— Мне нравится моя жизнь, и я не хочу в ней ничего менять, — упрямо сказала Докки.
Мари вытащила из кармана носовой платочек, картинно прижала его к глазам и пробормотала:
— Даже если ты не хочешь искать себе мужа, неужели тебе все равно, что Ирина останется старой девой?
И, осененная новой идеей, воскликнула:
— Ты ведь все равно собиралась в Залужное, а от Литвы до твоего поместья не так далеко! По дороге ты можешь заехать с нами в Вильну, пробыть там несколько дней, а потом отправиться в Полоцк. Но если ты откажешь, для меня это будет настоящей катастрофой, потому что…
Мари не успела досказать о причинах катастрофы. В дверях появился дворецкий и доложил о приходе госпожи Елены Ивановны Ларионовой, матери Докки, и Вольдемара Ламбурга — самого настырного поклонника баронессы.
— Вы не поехали на обед к Щербиным! — с осуждением в голосе заявила дочери Елена Ивановна, входя в гостиную. — Не думала, что вы столь легкомысленно пренебрегаете приглашениями влиятельных лиц и своими светскими обязанностями.
Докки лишь повела плечами, не собираясь отчитываться перед матерью.
— Что такое?! Что случилось, ma chèrie Евдокия Васильевна?! Вы нездоровы?! — зашумел Ламбург — розовощекий, пышущий здоровьем крупный полноватый мужчина средних лет. Он схватил руки баронессы и покрыл их звучными поцелуями.
