Александр Красильников
Красная Шапочка
Повесть
Ирине Маркеловой посвящаю
Главный врач госпиталя сказал Полине Андреевне: «Скоро в городе бои начнутся, подумайте о дочках».
Муж Полины Андреевны хлеб заготавливает для фронта, эвакуирует колхозы за Волгу, три месяца с лишним не заявлялся домой, значит, ей и думать о девчонках. Глядела в глаза главврачу, может, поймет он, что надо бы ей самой поехать с дочками. Устроила бы и вернулась. Но главврач человек военный, и она — Полина Андреевна — тоже как бы военнообязанная.
Что же делать-то? Схватилась Полина Андреевна за голову. Были б дочки постарше, куда ни шло, а то ведь одной десять лет, а Галке и того меньше, первый год в школу отходила. Росточком махонькая, пигалица, и только. В кого бы вроде? Сама Полина Андреевна не сказать чтобы высокая, но и не низенькая ведь, а уж про отца, про Ивана Филипповича, и совсем не скажешь, что невысок, наоборот — Дон-Кихотом сослуживцы величали. Имелся и виду не только его рост — Иван Филиппович честен, до краешка бескорыстен. Хотя и то правда: внешне он действительно походил на знаменитого идальго. И теперь вот мог бы не раз заглянуть домой, узнать, как семья, ведь фронт рядом, но у него дело во имя многих людей, он не имеет права заниматься семьей, хотя можно представить, как же он там мучается в неведении — любит он своих женщин без памяти.
Над городом, над Волгой раскинулся синим небом август тысяча девятьсот сорок второго года. И Волга, казалось, так же спокойно текла в Каспий, и солнце, поднявшееся из-за реки, было таким же щедрым на тепло и свет, как до войны, а воздух пропитан тревогой. С запада надвигается на город черный вал смерти, огня. Словно злые слепни над пастбищем, носятся над Сталинградом чужие самолеты. Зенитки бьют по ним, задравши длинные дула вверх, а они огрызаются — сбросят бомбы, и обратно деру. С каждым днем чаще и чаще появляются, и по этим их визитам можно догадаться тоже, что фронт все ближе и ближе. Горит здание на Балканах, дым клубами ложится над Волгой, словно старые, отслужившие свое резиновые шины свалили в кучу и жгут.
Видела однажды такое Галка. Тогда дым тоже валил вот такими черными огромными клубами…
Дальше к тракторному еще дымы. Но пожарных машин не видно и колокольчиков не слышно. Сирены вытягивают душу. Интересно, неужели и настоящие сирены, о которых Галя знает из книжки про Одиссея, тоже так вот противно выли? Красная Шапочка — так прозвали Галку дома и во дворе за красную вязаную шапочку, мамин подарок ко дню рождения, — еще до школы научилась читать. Это она нечаянно узнала об Одиссее. Раскрыла книжку на столе и прочитала две страницы, как раз про сирен там было… Теперь, когда в городе объявляли воздушную тревогу и начинали завывать сирены, Галке представлялось, что в Волге плавают красивые девушки с рыбьими хвостами и воют. Конечно, она знала, что придумывает, но ей это забавно было. Только она не понимала, почему красивые девушки должны так выть, что по телу мурашки начинают бегать и хочется куда-нибудь спрятаться за шкаф или под кровать.
Сидят Нина и Галя у окна в своей квартире и ждут чего-то. Может, ждут, когда за ними придет мама. Это она не велела им выходить из квартиры ни на шаг. Скоро в школу, каникулы кончаются, а никто ничего не знает. Может, школу уже разбомбили фашисты.
— Давай сходим посмотрим, — предлагает Галка сестре, — если подожгли, погасим.
— Сиди уж, — по-взрослому вздыхает Нина, — тоже мне пожарница…
Нина — старшая, и поэтому, когда мама оставляет девочек одних, сразу берет на себя ее обязанности, она и говорить даже начинает мамиными словами. Гале это не очень-то нравится, но когда она слышит вой сирены, а потом ощущает, как дрожит пол под ее ногами, и видит, как качается, словно хочет убежать на своих деревянных ножках этажерка, сразу прижимается к сестре, как к маме, а Нина гладит ее по головке, перебирает пальцами мягкие кудряшки на затылке — не бойся, я с тобой, маленькая. И Галке, правда, не так страшно.
Страшнее всего их маме, Полине Андреевне. Не за себя, за них, дочек своих. Каждую минуту с ними может случиться беда, каждую секунду. Что делать, что делать?.. Нет, надо непременно вывозить их из этого ада. Непременно. Куда-нибудь за Волгу. Там их отец. Его все знают: много лет агроном Беляков курирует от областного земотдела Заволжскую зону. Знают своего Дон-Кихота, рыцаря без страха и упрека, и в любом хуторе, в селе любом разыскать его можно, люди помогут. Поэтому главное — за Волгу, в Николаевский район.
Сняла Полина Андреевна белый халат и бегом домой. Соображает на ходу, к кому бы за помощью обратиться. Друзей у Ивана Филипповича много, да теперь разве найдешь кого, больше половины города, считай, выехало. Недавно Сталинград пропускал через свои вокзалы эвакуированных с запада, а вот настало время, и сам тронулся в путь. Опустели улицы, и только одни военные всюду. Они врага должны встретить…
У Саратовской улицы, на углу увидела Полина Андреевна одинокий грузовик, старенький, с побитым кузовом. Не успела ничего еще подумать, а уж ноги сами к грузовику повернули.
— Товарищ…
Смотрит Полина Андреевна в кабину и не разглядит лица: дым от самокрутки над опущенным стеклом дверцы клубится.
— Товарищ…
Дверца отворяется.
— Чего там? — слышит Полина Андреевна хриплый голос и видит — не мужчина за баранкой, а женщина. Если бы не платок на голове, и не угадать: лицо в оспинах, крупное, и самокрутка в зубах, как самоварная труба, дымит.
Когда женщина заговорила, тускло сверкнули по всей верхней челюсти зубы. Полине Андреевне померещилось даже, что зубы эти вдруг щелкнули и чуть не выпали всем рядом. Укоризненно ругнув себя, она спросила:
— Извините, пожалуйста, вы — наша… то есть, вы — городская?
— Из району я… А дальше что?
— Детишки у меня, две девочки… Если вы за Волгу…
— За Волгу-то я за Волгу, а только запчасти у меня в кузове, не до детишков мне ваших.
Как только услышала Полина Андреевна, что машина идет за Волгу, вцепилась побелевшими пальцами в дверцу кабины — не оторвешь.
— Пожалуйста… Век буду помнить вас, благодарить… Немцы в городе вот-вот появятся.
