Вильма Ширас
Назад, обернись назад
© Wilmar H. Shiras — «Backward, Turn Backward», 1970
— В конце концов, — сказала я небрежно, — молодость бывает только раз.
Моя соседка, миссис Токкин посмотрела на меня поверх своей чашки с чаем.
— Неужели? — серьёзно спросила она.
— Ну… в общем-то, так оно и есть, — ответила я.
Мои дети сильно шумели на улице; их шум и послужил поводом для моего замечания. Какое-то время моя соседка молчала; она осторожно взяла ещё одно печенье.
— Возможно, мой случай был неким исключением, — сказала миссис Токкин и сделала ещё глоток чая. — Из-за знакомства с Профессором, — добавила она извиняющимся тоном.
Это случилось (сказала миссис Токкин), когда мне было тридцать. Много лет назад. Мои дети тогда были маленькими — примерно такого же возраста, что и твои, моя дорогая, — и у меня были с ними стандартные проблемы. Старую голову на молодые плечи не посадишь. «Если бы молодость знала, если бы старость могла», — как говорит неудачно переведённая французская поговорка. В любом случае, я впервые поняла, почему мои бабушка с дедушкой и мои учителя так часто сердились на меня.
Однажды я сказала Профессору:
— Если бы я могла вернуться назад и прожить свою жизнь заново, зная то, что я знаю сейчас, насколько всё было бы по-другому! Я не сидела бы, хмурясь, над учебниками по полчаса, когда нужно было делать уроки, или не бездельничала бы вместо работы; я бы взялась за неё и довела до конца, и тогда у меня было бы время поиграть или почитать. Если бы дети только знали, насколько счастливее и легче жизнь, и какие есть причины делать то, что они должны.
И я ещё много чего говорила в том же духе, как, без сомнения, говорили многие другие до меня.
Сначала Профессор почти ничего не сказал, но потом спросил:
— Вы действительно так думаете?
И когда я ответила, что да, — а я действительно так думала в тот момент, — он некоторое время задумчиво смотрел на меня, а затем сказал:
— Можно кое-что устроить.
Он принёс мне маленький бокал с чем-то, что я приняла за вино, и когда я выпила его, он посмотрел мне в глаза и начал говорить. Я подумала, что вино, должно быть, было очень крепким, так как я, казалось, не могла понять то, что он говорил, и почувствовала сильное головокружение и сонливость.
И можешь мне не верить, моя дорогая, но, когда я проснулась, то обнаружила, что нахожусь в той спальне, что я занимала девочкой, в доме моей бабушки!
Я огляделась по сторонам и села. Ошибки быть не могло. Тяжёлая старомодная мебель, картины на стенах — всё было на своих местах. Я снова легла и закрыла глаза, ожидая, что очень скоро проснусь по-настоящему. Вместо этого дверь тихо отворилась, и я услышала, как дедушка громким шёпотом произнёс: «Пора вставать, Джилл». Я сразу же открыла глаза, надеясь увидеть его до того, как сон прервётся. Было приятно снова увидеть этого дорогого мне человека, хоть и во сне.
— Ты проснулась? Это хорошо, — сказал он.
Я села, решив ухватиться за блестящую возможность.
— Поцелуй меня, — потребовала я.
Он, казалось, удивился, но подошёл к кровати и поцеловал меня. Всё было почти как наяву; мне это очень понравилось, подумала я, ведь я очень любила его.
— Вставай, давай, — поторопил он меня и спустился вниз.
Ступеньки заскрипели, и я услышала, как бабушка гремит посудой. Возможно, подумала я, если я встану и спущусь вниз, то смогу увидеть и её. Мне всегда снились такие яркие сны, иногда довольно длинные. Итак, я вскочила с постели и впервые осознала, как холодно в комнате. Я подбежала к отопителю в углу комнаты и, стоя на металлической решётке, почувствовала как тёплый воздух овевает мои ноги, сняла пижаму и потянулась за одеждой. Длинные рейтузы, моя дорогая! Это рассмешило меня, но я влезла в них со всей поспешностью.
Когда я пошла умываться, то испытала настоящий шок, увидев себя в зеркале. Я выглядела намного моложе, а мои волосы были заплетены в две отвратительные косички. Я умыла лицо и руки и сбежала вниз, отчаянно надеясь, что мои бабушка и дедушка всё ещё будут там, потому что во сне, знаешь ли, всё имеет свойство исчезать или превращаться во что-то другое. Думаю, я впервые поняла, что это не сон, когда увидела своего дедушку за кухонным столом, евшего кашу ложкой.
Я остановилась в дверях и посмотрела на него. Он медленно повернулся и подмигнул мне.
— Я же сказал, что ты сейчас спустишься, — усмехнулся он. — Я сказал бабушке, что ты проснулась.
— Просто удивительно, — сказала моя бабушка. — Ты впервые за несколько месяцев решила позавтракать перед школой.
— Слишком холодно, чтобы вставать рано, — ответила я.
Я всё ещё была такой сонной, что почти ничего не помнила, и хуже всего Профессора и наш с ним короткий разговор. Я села на своё место, и дедушка пододвинул ко мне кувшин с молоком.
— А что бы ты хотела съесть? — спросила бабушка довольно растерянно.
— Наверное, кашу, — ответила я.
— Я не думала, что тебе захочется её, — сказала бабушка, выскребая кастрюлю. Она прошла через кухню и поставила передо мной миску. — Налей себе молока.
Я начала лить молоко в стакан, но моё внимание привлёк календарь на стене, и, глядя на него, я продолжала лить, пока резкий крик бабушки не привёл меня в чувства.
— Какая неуклюжая! — воскликнула она, бросаясь к раковине за тряпкой.
Я отодвинула стул, и молоко потекло по столу. Она вытерла молоко, не переставая ругаться. Я не обратила внимания на её слова, потому что всё ещё смотрела на календарь. Цифры не перемешивались и не менялись, как это бывает во сне. Календарь виделся очень чётким, и на нём было написано и продолжало быть написано, что сейчас ноябрь 1922 года!
А что там бубнила бабушка?
— Замечательная девочка пятнадцати лет от роду, а не может даже налить молоко, не разлив его по всему столу!
Я ничего не сказала. Говорить было нечего. Мне было пятнадцать лет; я перенеслась на пятнадцать лет назад во времени; и я не имела ни малейшего представления, как это произошло.
Мне пришлось спросить, какой сегодня день недели. Всё остальное, что мне нужно было знать, было написано на первой странице моей школьной тетради — мои занятия,
