Ннна КАТЕРЛИ
НАШ ПЕТУХ
РАССКАЗ
Рисунок И. Харкевича
Я хорошо помню тот день, когда мы с Колькой решили купить корову. Мы были одни в нашей квартире при госпитале — дед дежурил на отделении, тетю Нюсю, Колькину маму, вызвали на консультацию в районную больницу.
Мы сидели на кухне за обеденным столом и писали в Ленинград моей маме. Вернее, писал Колька.
«Привет защитникам Ленинграда из глубокого тыла!
Дорогая тетя Леля! Наша жизнь не плохая и не хорошая, а средняя. Мама с дедом каждый день оперируют в госпитале, раненых сейчас много.
…Тетя Леля, — писал Колька дальше, — деньги по аттестату мы получили, и нам с Нинкой мама устроила бал. Было по две лепешки и по полватрушки с картошкой. А еще нам купили молока, и мы его выпили за тех, кто разгромил фрицев под Сталинградом. Смерть немецким оккупантам! Враг будет разбит, победа будет за нами!»
Кончив писать, мы проверили ошибки, положили письмо в конверт, и Колька вывел на нем номер полевой почты.
— Есть охота, — сказала я, вспомнив про бал с картофельной ватрушкой.
Есть хотелось всегда: утром, после завтрака, когда мы врали деду, что сыты, потому что иначе он отдал бы нам свою порцию, перед обедом, после обеда и даже во сне. Мне постоянно снился один и тот же сон: большое довоенное пирожное с розой из крема. Попробовать его мне ни разу не удалось, я всегда просыпалась раньше, чем успевала откусить.
— Есть охота, — повторила я. Колька вздохнул и задумался.
— Корова — вот кто нам нужен! — заявил он через минуту. — Тогда не надо никакой еды. Будем пить молоко — утром стакан, на обед — стакан…
— Два! — сказала я.
— Ну, два. И на ужин по стакану. А от коровы можно надоить два ведра в день, я точно знаю, Алька Сидоров в школе говорил.
— Вот здорово! — обрадовалась я. — У нас еще оставаться будет, мы…
— Мы будем в госпиталь ходить и раненых поить, — строго сказал Колька.
— А чем мы ее будем кормить?
— Корову-то? Коров никто не кормит, они сами пасутся. А на зиму мы сена насушим, травы везде полно… Вот только дорогие они, коровы, Алька Сидоров говорил.
— Ничего. Мы денег накопим. Всю зиму будем копить.
Копить деньги мы начали немедленно. Колька склеил из картона большую коробку и прорезал в ней щель. В щель мы опустили двадцать копеек.
Неделя шла за неделей. Деньги в копилке прибавлялись медленно, а коровы дорожали прямо на глазах. Цены на них Кольке сообщал Алька Сидоров.
В апреле мы решили покупать козу.
— Козы гораздо лучше, — сказал Колька, — они меньше едят, а молоко у них гораздо полезнее. Если бы Тимофееву из пятой палаты каждый день давать козье молоко, у него легкие давно бы поправились. Сама Анфиса сказала.
Анфиса была дедова операционная сестра, она приходила к нам каждый вечер и рассказывала все госпитальные новости.
— Давай вытащим деньги из копилки и купим молока Тимофееву, — сказала я.
— Не поможет, — покачал головой Колька, — Анфиса говорит — надо каждый день в течение месяца. И еще ему надо пить сырые яйца.
— Тогда купим курицу.
— Правильно, ребята, — сказала нам тетя Нюся, — давайте купим курицу. Я добавлю вам денег, пойдем на базар и купим. А пока готовьте вашей курице дом. Вы подумали, где она у вас будет жить?
Корову и козу мы собирались держать дома, в коридоре, но курицы, сказала тетя Нюся, любят прохладу и свежий воздух. Мы решили поселить нашу курицу в дровяном сарае, где жили соседские куры и где летом у нас с Колькой был штаб. В тот же вечер мы начали оборудовать сарай: к стене Колька прибил ящик от посылки — будущее «гнездо». На дно ящика мы положили старый вязаный шарф, для тепла.
В тот день операций в госпитале не было, и тетя Нюся вернулась рано. Она надела свой единственный парадный костюм и розовую кофту. Мы с Колькой тоже нарядились — я в довоенную матроску, Колька — в бархатную курточку, рукава которой были ему так коротки, что голые руки торчали почти до локтей.
Над рынком стоял гул. Все прилавки были заняты, и те, кому не хватало места, разложили свои товары прямо на земле. Тут продавалось все — лаковые туфли, шляпы, страусовые перья, пожелтевшие кружева со сказочным названием «валансьен», портрет Тургенева в дубовой раме. И продукты — молоко, картофельные пироги, лепешки.
У продуктового ряда мы не останавливались — здесь все стоило слишком дорого. Мы прошли в конец рынка и под хрюканье поросят и блеяние коз выбрали себе курицу. Курица была очень красивая — черная, с большим оранжевым гребнем.
— Круглый год несется, — сказала про нее хозяйка, торопливо пряча деньги за пазуху.
Мы несли нашу курицу домой в клеенчатой сумке, Колька за одну ручку, я — за другую. Дома мы сразу принялись ее кормить: мою обеденную порцию каши разделили пополам, а Колькину отнесли в сарай. Курица сидела в «гнезде» и дремала.
На другой день ни свет ни заря мы уже были в сарае. Яиц в гнезде не оказалось, но поела курица с аппетитом, и мы вынесли ее в сад, где она сейчас же разрыла клумбу…
Курица не неслась. «Гнездо» оставалось пустым и назавтра, и через неделю, и через месяц. Прошло лето. Давно выписался и уехал на фронт Тимофеев из пятой палаты, поправились и наши друзья-танкисты. Мы с Колькой провожали их на вокзал и во весь голос пели про любимый город и новую песню «Темная ночь».
В начале осени наша курица запела.
— Батюшки! Так это же петух у вас! — сказала Анфиса. — Эх, вы! Городские! Посмотрите — гребень-то какой! Разве ж у кур бывает такой гребень?!
Колька заболел воспалением легких. Он лежал в постели, обвязанный шерстяным платком, и бредил:
— Ор-рудия! Наводи! Право руля! По фашистским гадам! Бе-ей!
Потом он начинал бормотать что-то невнятное, кашлял и задыхался.
Целую неделю у Кольки была высокая температура. Тетя Нюся ставила ему банки и горчичники, а дед делал уколы. Тете Нюсе он не доверял:
— Стыдно, — ворчал он, — посмотри на себя: хирург, а руки трясутся, как у истеричной дамочки… Да я понимаю, что сын…
Колька терпел и банки, и уколы. Он ни разу не пожаловался, и, наверное,
