КОНЦЕРТ
Нина КАТЕРЛИ
Рассказ
Рисунки В. Бродского
Давно прозвенел звонок на урок пения, а Надежды Федоровны все не было. В классе, конечно, поднялся страшный шум. Алька Сидоров с Комовым дрались сумками, под потолком летали бумажные голуби. Вдруг в класс вбежала Майя Комиссарова и с криком «Идет!» кинулась на свое место. Застучали крышки парт, потом стало тихо, и на пороге появилась Надежда Федоровна. Она была не одна. Следом семенил тщедушный старичок в потертом темно-синем костюме и галстуке бантиком. В руках он сжимал маленький черный футляр.
У старичка был тонкий острый носик, очки-пенсне; седые вьющиеся волосы топорщились с двух сторон лысины. Когда мы сели, Надежда Федоровна с любовью взглянув на старичка, радостно сказала:
— Знакомьтесь, ребята! Это Борис Семенович, наш новый учитель пения. Он из Ленинграда, пережил блокаду, теперь приехал к нам. Борис Семенович — мой старый друг.
Тут она жестом предложила Борису Семеновичу занять учительское место за столом, а сама пошла в конец класса и села там за последнюю парту. Старичок садиться не стал. Он немного постоял, опершись на стол обеими руками, потом объявил:
— Знакомство у нас с вами будет не совсем обыкновенное. Сейчас я буду вызывать вас по очереди. Вот на этой скрипке (он вынул из футляра маленькую скрипочку и смычок) я сыграю каждому отрывок из какой-нибудь песни, а вы потом постараетесь напеть то, что я играл.
Сначала все стеснялись. Пели так тихо, что даже на соседних партах не было слышно. А потом освоились. Борис Семенович внимательно слушал, иногда кивал, а когда пел Алька Сидоров, даже зажмурился от удовольствия и что-то отметил в журнале. Когда очередь дошла до меня, он тоже зажмурился, потом даже как-то сморщился, как будто ему в рот насильно напихали зеленой клюквы и заставили жевать. А потом вдруг опустил скрипку и замахал рукой, в которой был зажат смычок.
— Тише! Тише! — застонал он. — Это же не пение, а вопли!
Я обиделась и замолчала.
— Но так же можно перекричать весь хор, — сказал Борис Семенович уже спокойнее и разрешил мне сесть.
В середине октября Надежда Федоровна сказала нам, что во время ноябрьских праздников школа выступит в госпитале с шефским концертом, и наш класс с сегодняшнего дня будет к этому концерту готовиться. Мы покажем литературно-музыкальный монтаж.
Текст монтажа составила Надежда Федоровна. Она выбрала стихи и песни про Родину, про войну, сочинила слова ведущего. Репетировали каждый день. На репетициях обязательно присутствовал Борис Семенович со своей скрипкой. На меня он всегда поглядывал с некоторой опаской, и я старалась петь тихо-тихо. Тогда он улыбался и кивал мне головой.
Четвертый класс, где учился Колька, готовил целый спектакль. В этом спектакле Колька исполнял главную роль — юного Фрица. Репетировал он даже дома: в конце первого действия ему нужно было упасть; подняв при этом руку для фашистского приветствия, и он каждый вечер учился падать с таким грохотом, что из своей комнаты выбегал перепуганный дед и бросался к распростертому на полу Кольке. Через несколько дней Колька был весь в синяках, зато в искусстве падения достиг совершенства.
Наступил день концерта. Мы, артисты, выстроились на сцене, раненые расселись на скамейках, перед первым рядом на пол поставили носилки с лежачими. Концерт открыл комиссар госпиталя, он сказал:
— Товарищи раненые бойцы и командиры! Сейчас перед вами выступят наши шефы, учащиеся школы номер два.
Все захлопали и заулыбались. Первым номером был наш литературно-музыкальный монтаж. Подошла моя очередь читать стихи, и я сказала свои четыре строчки, по-моему, хорошо и с выражением. Когда все пели «Широка страна моя родная» и «Священная война», я пела довольно тихо, не то чтоб уж совсем, но так, чтобы все время слышать голос стоящей рядом Майки Комиссаровой.
Монтаж кончался моей любимой песней «Я по свету немало хаживал». И тут, когда дошли до припева, я вдруг стала петь все громче, громче… Я видела ужас на лице Бориса Семеновича, я уже не слышала ничьих голосов, кроме собственного, но почему-то не могла остановиться. Мне, наоборот, казалось, что я пою очень хорошо, лучше всех, и, отвернувшись от Бориса Семеновича, я во весь голос допела песню до самого конца.
И вот начался спектакль «Юный Фриц». За длинным столом заседала экзаменационная комиссия. Члены комиссии, ребята из Колькиного класса, все были с усиками, как у Гитлера, в бумажных фуражках со свастикой, а один даже — в настоящей каске, которая была ему велика и закрывала все лицо до самого рта.
Ведущий — длинный Вовка Климов — громко объявил:
— Юный Фриц, любимец мамин, в класс пришел держать экзамен![1]
Тут на сцене появилась Колькина учительница Анна Ивановна в какой-то странной маленькой шляпке с пером. За ней, согнувшись, следовал Борис Семенович, время от времени приседая и кланяясь комиссии. Это были родители юного Фрица.
Потом раздался стук башмаков и на сцену «гусиным шагом» вышел Фриц.
Если бы Кольку сейчас увидела тетя Нюся, она бы не узнала своего сына: он надел на себя самую ненавистную свою одежду — короткие штаны с манжетами у колен — брюки-гольф, рубашку с отложным воротничком…
— Задают ему вопрос! — произнес ведущий.
Председатель сдвинул каску на затылок и молча ткнул себя пальцем в нос, а сидящий с ним рядом помощник спросил с ужасным акцентом:
— Длья чего фажисту нозз?
Фриц на секунду замялся, и папа с мамой тотчас же принялись ему подсказывать. Папа, приложив руки ко рту рупором, что-то шептал, а мама то шумно сопела носом, то делала жест рукой, будто что-то пишет. Фриц мгновенно просветлел и выпалил:
— Чтоб вынюхивать измену и строчить на всех донос! Вот зачем фашисту нос!
Комиссия одобрительно закивала, и каска снова сползла с затылка председателя ему на лицо.
— Вопрошает жрец науки… — продолжал ведущий.
— Для чего фашисту руки? — визгливо прокричал толстый Сашка Миронов в огромных очках, — очевидно, главный фашистский ученый. На этот вопрос юный Фриц ответил без запинки:
— Чтоб держать топор и меч, чтобы красть, рубить и сечь!
Успешно ответил он также и на вопрос, «для чего фашисту ноги?», чеканной походкой прошелся вдоль стола, выговаривая в такт шагам:
— Чтобы топать по дороге, левой, правой — раз и два!
Тут поднялся председатель и тихим, ехидным голосом задал из-под каски
