Словацкая новелла
ОТ РЕДАКЦИИ
Сборник «Словацкая новелла», предлагаемый советскому читателю, бесспорно, представляет сегодняшний день современной словацкой прозы.
По мысли его создателей, сборник должен был объединить все генерации, действующие в литературном процессе нашего времени, подтверждая тем самым мысль о преемственности как о благотворном факторе всякого развития.
Включив в сборник произведения писателей разных поколений, его создатели вместе с тем решали и другую задачу, а именно — показать все многообразие стилей, существующих в современной словацкой литературе, литературе социалистической.
К этим двум, естественно, присоединилась и третья задача — через богатство тем раскрыть богатство духовной жизни народа, строящего новую жизнь, но не забывающего при этом, ценою каких жертв ему удалось приступить к ее строительству.
Вот почему одной из главных тем сборника является тема народной борьбы с гитлеровским фашизмом в годы второй мировой войны. И не случайно на эту тему пишут и молодые писатели (Петер Балга, «Маэстро»), и писатели старшего поколения (Альфонс Беднар, «Зыбка», Доминик Татарка, «Рыжий Бенчат»).
К новеллам этой темы примыкают новеллы, которые пронизаны пафосом борьбы за мир (Петер Карваш, «Идиллия на Рейне», Ладислав Мнячко, «Кладбище убитых немцев», Ладислав Тяжкий, «Неизвестный солдат не имеет могилы»). Написанные в публицистической манере, они призывают народы отстоять мир, сделать все для того, чтобы не повторилась трагедия сороковых годов.
Проблематика строительства новой жизни также занимает ведущее место в сборнике. Разумеется, новеллы на эту тему настолько сюжетно разнообразны, что не представляется возможным провести здесь строгую классификацию. Для них в равной мере характерны и страстная публицистичность (Владимир Минач, «Оскорбленный») и традиционный лиризм (Винцент Шикула, «Танцуй, танцуй…»).
Большое внимание уделяют словацкие новеллисты становлению нового человека, борьбе за его моральную чистоту, честность, порядочность. Новеллы на эту тему (Душан Кужел, «Поставил я большой забор», Антон Гикиш, «Мышонок», Ярослава Блажкова, «Рассказ, полный снега», Ян Йоганидес, «Личное», Владимир Минач, «Вместо цветов…») не равноценны по значительности поставленных в них проблем, но общим для них, бесспорно, является глубокая заинтересованность писателя в моральном здоровье всех членов общества.
В 1965 году наше издательство выпустило сборник «По второму кругу», начав тем самым периодическое знакомство с достижениями современных чешских новеллистов.
Теперь мы приступаем к такому же знакомству советских читателей с творчеством новеллистов словацких — талантливых художников братской социалистической Чехословакии.
Петер Балга
МАЭСТРО
1
Как его звали — неважно. Его выследили и схватили. Он не верил, что старикашка может предать. Целыми днями тот сидел перед домом, щурясь на солнце, сердито сопел и пророчил партизанам плохой конец. А накануне его ареста успокоился. Растягивал высохшие губы в довольную ухмылку и никакой беды не пророчил.
Ночью в сарай пришла старикова внучка и умоляла партизана уйти. Она боязливо жалась к нему, словно хотела защитить от чего-то. Имени его она тоже не знала. Здесь никто его не знал.
— Дед нынче странный какой-то, — сказала девушка. — Беги! Теперь у тебя сил хватит.
Он посмеялся над ней. Рана его почти затянулась, он мог бы бежать, но ему не хотелось расставаться с ней. Дожидаясь товарищей, он набросал ее портрет — карандашом, на клочке бумаги, который она где-то раздобыла. Ему было хорошо с ней. Старый щерится — это подозрительно. К чему скрывать? Но и в панику впадать тоже причин нет. Вроде безобидный старикашка — так, во всяком случае, партизану казалось.
Через щели в крыше пробивались солнечные лучи. Девушка задремала. Он легонько погладил ее по волосам, пряди защекотали ладонь. Вдруг сухо скрипнули ступеньки. Она мгновенно встрепенулась и вскрикнула от ужаса. Крышка чердачного люка поднялась — и он увидел сначала каску, а потом голову нациста.
Он даже не пытался сопротивляться, а ее никак не могли оттащить от него…
Ночью прошел дождь и дорогу развезло. Теперь ливень унялся. Отовсюду со дворов выбегали дети и с любопытством глазели на странную процессию. На носу конвоира-эсэсовца, справа, сидела большая бородавка.
Арестованного сдали тучному плешивому майору. На столе перед майором возвышалась аккуратная стопка донесений и бумаг. Все карандаши были аккуратно отточены и ровненько уложены возле чернильницы — один за другим.
Майор взглянул на арестованного, близоруко прищурив глаза, и пошутил:
— Однако ночку вы провели недурно.
«И об этом доложили», — гневно подумал арестованный, с презрением глядя на майора.
Майор был человек искушенный в своем деле. По тому как схваченный реагировал на его слова, он почувствовал, что с ним он может поговорить и без тщедушного переводчика. Он знал, что о неприятных вещах люди предпочитают говорить с глазу на глаз.
— Нет, нет! Я далек от того, чтобы упрекать вас, у каждого своя суббота, — продолжал майор. — Я сам не прочь переспать с хорошенькой девочкой… Ну, ну, не кипятитесь. Некоторая откровенность не повредит ни вам, ни мне. Не так ли?
Он трепался, долго трепался и все не мог остановиться. Майор принадлежал к тому сорту людей, которые любят послушать самих себя. По-немецки, в изысканных выражениях, он выложил перед арестованным свои теории насчет женщин.
— По-моему, нет ничего лучше, чем тонконогие. Они могут показаться худыми, но, поверьте, лучше ничего не найти. Впрочем, я могу переспать и с толстушкой. Хотя они ни в какое сравнение не идут с тонконогими — те горячее.
Майор постучал по столу короткими жирными пальцами, не спуская с арестованного взгляда своих близоруких глаз.
— Не могу себе представить, как это вы могли оказаться в одной компании с бандитами. Люди вашего склада стоят в стороне от военных дел. Я не знаю рода ваших занятий, но думаю, не ошибусь, если скажу, что вы могли быть художником. — Он улыбнулся своей проницательности. — У вас такие, как бы это сказать, вдохновенные, живые глаза. Разве я неправ?
— Вы правы, я художник.
— Рад познакомиться с вами. Гретц. Майор Гретц.
2
Сырой подвал… Его пытает одноглазый квадратный эсэсовец. Он хлещет его стальными прутьями механически заученными движениями. Рубашка арестованного взмокла от крови. В углу на стуле сидит Гретц. Он смеется. Есть чему.
— Извините, это всего лишь пустая формальность, — обращается он к художнику с подчеркнутой вежливостью. — Но, пока вы не будете настолько любезны… Вы говорите, что учились в L’école des Beaux arts[1].
— Да, в Beaux arts. Целый год на стипендии.
— Я тоже был в Париже — еще перед войной, туристом. Прекрасный город, пожалуй, только люди чересчур
