Б. Лепкий
В ГОСТЯХ
Я опоздал на поезд…
Иначе и быть не могло. Незнакомая дорога, чужие лошади и дурацкий извозчик — как же тут приехать вовремя?
Я вынул из кармана часы и, держа их в руках, подгонял возницу:
— Езжай, Федько, поскорее, потому что будет поздно!
— Да где там! — возражал он, потрясая лохматой головой. — Когда я здесь панночку возил, то солнце уже было во-о-он там, — а мы не опоздали. А сейчас?
И он показал хлыстом позади себя так, что чуть глаз мне не выбил.
— О! Только полдень минул.
— А когда ты ездил? — спрашиваю.
— Когда? Да зимой где-то.
— Так зимой, мальчик, солнце быстрее заходит, чем сейчас.
— Так что же?
— Как что? Значит, не жди, пока зайдет солнце, а поезжай, потому что будет поздно.
Мы не могли найти общий язык. Мой Федько стоял на своем, что, мол, поезд отбывает на закате солнца.
Я подождал каких-то четверть часа и пообещал ему «корону» (австрийская монета), если вовремя приедет, а когда и это не помогло, взял кнут, и, как мог, сам погнал лошадей. Но лошади были не быстрее Федька, и мы прибыли как раз, когда поезд отъехал.
Вокзал стоял посреди поля, и в нем в ту пору, кроме черного старого пса, не было никого. Жалобная была закрыта на ключ, бюро тоже, и делай что хочешь!
Сел я на скамейку и жду. Передо мной рельсы бегут вправо и влево, будто наперегонки. На повороте сливаются в одну серую полосу и исчезают.
Вокруг поля. Одни вспаханные, другие уже засеяны, третьи еще покрыты стерней. Иногда птица пролетит над ними или заяц пробежит — и тихо.
Видно, как вечер спускается на землю… Посидел я, подумал, а потом встал и стал стучать в зал ожидания.
— А какой там черт разбивает дверь! — взвизгнул женский, писклявый голос сверху. — Поезд уже уехал, прекратите!
— Я хочу подождать следующего, — говорю.
— Следующий будет завтра. Здесь ночью никакие поезда не ходят.
«Странно! — думаю. — Такое движение, а поезда ходят только днем». Но этот же женский голос объяснил мне, что здесь за селом, в темной долине есть такой ненадежный мост, который может в любую минуту упасть, и потому туда ночью никакие поезда не ходят.
Я хотел еще поспрашивать, но окно над моей головой громко захлопнулось, и я узнал только, что скоро вернется сам пан начальник из села и расскажет все что нужно.
Жду я этого начальника. Где какие расписания поездов были — почитал, где какие объявления висели — по десять раз просмотрел, наконец и начальника дождался.
Был это просто старший сторож, который служил на небольшом вокзале и распорядителем, и кассиром, а когда надо, то и сумки в поезд подавал. От него я узнал, что здесь действительно построили такой плохой мост, что он уже не раз обваливался; теперь его перед каждым поездом внимательно осматривают, и потому туда никакой поезд ночью не ходит.
— А что я здесь до завтра буду делать? — спрашиваю пана начальника.
— А! Делайте что хотите. Нужно было не опаздывать. Лучше приехать на час раньше, чем на минуту позже, — отвечает учительственным тоном. — Лучше езжайте в село. Там переночуете во дворе или в церкви, а завтра на поезд.
Таков был его единственный совет.
— А как же село называется?
— Подберезье.
— Подберезье? Чудесно! Там мой товарищ служит священником… Эй, Федько! Поворачивай лошадей! Едем в Подберезье.
Через минуту я снова сидел за спиной Федька и торопил его, чтобы он ехал быстрее, потому что люди лягут спать. Федько снова крутил лохматой головой и говорил, что он там ездил недавно с отцом и было куда позже, а люди еще не спали.
— А когда ты ездил? — спрашиваю.
— На праздник, — спокойно отвечает Федько.
Приехали мы в Подберезье ночью. Попросились в приход — заезжаем. Из дымохода идет дым, и в одном окне светло. «Слава Богу! Видимо, еще не уснули». Слез я с той телеги — ухожу.
В огороде странно. Словно есть какие-то грядки, какие-то цветы, но все это запущенное, заросшее, будто икона нарисована и замазана. Так же и в доме. Виден достаток, порядок, но неуютно. Какой-то пустотой веет от дома.
Так бывает, когда вернешься с дальней дороги.
Застанешь все вымытое, чистое, свежее, но все же не такое, как нужно.
Рассматривая дом, заметил я над фортепиано красивый женский портрет и только тогда вспомнил, что мой товарищ — вдовец.
Он жил с женой недолго, и она умерла резко и внезапно.
Воспоминание поразило меня, и я начал было жалеть, что заехал туда, но тут дверь в гостиную отворилась и на пороге появился мой бывший товарищ. Был веселый и оживленный, держался хорошо.
Только надо лбом, среди густых черных волосами, серебрились белые нити. Так иногда ударит ранний мороз и серебрится на зеленой еще траве.
— Гора с горой не сойдется! — воскликнул, приветствуя меня. — Вот и не верь теперь бабским приметам! У меня с самого утра чесалась правая ладонь — и вот ты приехал. Спасибо! — говорил, тряся меня за руку. — Спасибо, что не забыл обо мне и навестил бедного отшельника. А я уж думал, что мы разве что на том свете увидимся.
— Там свои дороги, а здесь свои, — ответил я, пожимая его холодную руку.
— Откуда ты едешь? Ага! Наверное, от свояков. Видимо, опоздал на поезд. Такое у нас случается очень часто. Задерживают человека с утра до вечера, а затем ночью отпускают на волю Божию. Но недаром говорят: нет такого зла, чтобы к добру не приключилось. Как раз благодаря этому происшествию я сейчас вижу тебя, не правда ли?
— Ты угадал, — и я рассказал ему, что со мной случилось.
Он слушал, глядя на меня ласковыми, голубыми глазами, напомнившими мне мои молодые года. Не раз смотрели мы так друг на друга чистосердечно и просто, и нам нечего было скрывать. Но теперь я заметил в тех ясных глазах какую-то легкую дымку из мечты и печали.
А сперва были они такие ясные и чистые, такие прозрачные, как горный колодец у дороги.
— Но погоди! Ты же, наверное, голоден, а я кормлю тебя словами. Марта, Марта! — позвал, открывая прорубленное в стене окошко на кухню. — Подайте нам чаю, хлеба с маслом и яиц, потому что у нас голодный гость. Только быстро!
До вечера не могли мы наговориться. Школа, товарищи, учителя, чего мы только не обсудили!
