Сергей Антонович Подгаевский
Эдем: Шесть книг
Остров невезения: Эксперименты Сергея Подгаевского
Сергею Подгаевскому очень и очень не повезло. Он находился в гуще авангардного движения 1910-х годов, выставлялся совместно с виднейшими художниками, выступал в студии В. Татлина… Но в чем-то, где-то, был роковой изъян. Он словно нес на себе печать провинциального неудачника. Его работы исчезли, имя надолго оказалось забытым. Не повезло с соратниками, современниками, городами, а после ранней смерти – с памятью, потомками, исследователями, издателями.
Не совсем так, но, как говорится – как-то так.
Подгаевский родился в 1889 году в городке Зеньков Полтавской губернии[1]. По состоянию на конец XIX века в городе жили около 10,500 человек, в 1910 г. действовали: завод искусственных минеральных вод, мыловаренный завод, маслобойня и колбасный цех.
В «Адрес-календаре и справочной книжке Полтавской губернии на 1901 год» отец Подгаевского, Антоний Андреевич, значится священником Воскресенской церкви и законоучителем двухклассного городского училища, которое и закончил Сергей. Его одноклассники вышли в люди – с Подгаевским учился уроженец Зенькова Микола (Николай) Зеров, будущий поэт-неоклассик, переводчик и литературовед, расстрелянный сталинской сволочью в 1937 г., Михаил Тарханов, ставший известным советским графиком и дизайнером, и Павел Губенко, прославившийся как юморист и сатирик Остап Вишня.
По окончании Ахтырской мужской гимназии Подгаевский поступил вольнослушателем в московское Строгановское училище (19051906, личное дело: РГАЛИ, ф. 677, оп. 1, ед. хр. 6950), затем учился в Пензенском художественном училище (1906–1908, в 1908–1910 гг. как вольнослушатель), где познакомился с В. Татлиным.
В каталоге большой полтавской выставки Подгаевского «Суммизм» (1916) указано участие в выставках в Пензе (1908), Казани (1909), Киеве (1910), Одессе (1911 – возможно, имелся в виду открывшийся в феврале этого года второй «салон Издебского») и т. д.
В 1913 г. Подгаевский выпустил в родном Зенькове – отдельными книжками и предусмотрительно малыми (110–200 экз.) тиражами – поэмы «Бисер», «Шип» и «Эдем». Так и видятся уважаемые зеньковские типографы А. А. Василевский и Г. Н. Подземский, набирающие что-нибудь вроде «брынь. жарене бумага. кошмата гноится» или «отдаласьукущаги»…
Вполне вероятно, что выпуск книг был приурочен к пятой выставке «Союза молодежи» в Петербурге в конце 1913 – начале 1914 г., где Подгаевский экспонировал работы «Конек» и «Поэт» (№№ 88–89).
В марте-апреле 1914 г. Подгаевский наряду с Н. Гончаровой, М. Ларионовым, К. Зданевичем и другими участвовал в московской авангардной выставке «№ 4», представлявшей художников самых различных направлений. Репродукции его работ неизвестны, остались лишь названия:
127. Дети.
128. Прогулка.
129. Конек.
130. Портрет старика и старухи.
131. Голова старика.
131. Всадник.
133. В отдельном кабинете.
134. Злой авто-портрет.
135. Кусок оргии.
136. Пещерный вопль.
137. Спазма оргии.
138. Загорная комедия.
139. Вилоальное.
140. Любовное.
141. Собачья песнь.
142. Зеленыя сельди.
143. Скульптура.
144. 5 №№ без названия.[2]
Произведения Подгаевского, с расчетом на немедленный эпатаж зрителя, были размещены на лестнице перед входом в выставочный зал. Газета «Московский листок» (1914. № 70, 25 марта. С. 5) живо описывала произведенный эффект:
Гардеробщики едва успевают раздевать. Все страшно торопятся. – Скорей! скорей! Как будто боятся пропустить самое интересное. Быстро подымаются по лестнице. И на первой площадке вдруг замирают. Широко раскрытые глаза, разинутые рты. Полнейшее недоумение. – Что это?! – растерянно спрашивают друг друга. А это: – творчество С. Подгаевского. Кажется, самый разносторонний из футуристов. Он ни на секунду не задумывается над материалом для своих картин. Драная рогожа? Давай рогожу! Газетные вырезки? Вырезки сюда! Ангелочек с коробки конфект? И ангелочек годится. Туда же пошли визитные карточки, обрубки досок, обрывки написанных пальцем слов и месиво из красок, самых пестрых, самых неожиданных.
Над названиями для своих произведений С. Подгаевский размышлял тоже недолго. «Собачья песнь», «Загорная комедия», «Пещерный вопль», «Спазма оргии», – таковы имена картин «даровитого» живописца. Минутная растерянность публики сразу сменяется припадком неудержимого веселья. – Ха-ха-ха! – несется по лестнице. – Да они превеселые, ей-Богу! Идем скорей дальше, там должно быть еще интереснее.
Публика ошибается. С. Подгаевский чуть ли не самый веселый из футуристов, открывших свою новую выставку «№ 4» на Б. Дмитровке. Очевидно, его живопись развешана с расчетом: – сразу ошарашить! После подвигов С. Подгаевского картины в выставочных залах кажутся уже скучноватыми…[3]
Очевидно и другое – широкое использование Подгаевским техники коллажа и ассамбляжа и начало экспериментов в области сочетания поэзии и живописи (говоря о визуальной поэзии, нельзя не отметить участие в выставке «№ 4» В. Каменского, который экспонировал свои «железобетонные поэмы»).
«Столичная молва» иронизировала по этому поводу:
Пишет г. Сергей Подгаевский и на рогоже, даже на продранной рогоже, пишет и на неотесанных, плохо сколоченных досках. А то вдруг наклеит на середину картины свою визитную карточку <…> А то так еще: возьмет разноцветных бумажек с напечатанной на них своей фамилией, и этими бумажками – и в целом виде, и в клочках – обклеит картину. А под картиной подпишет:
– Сие – пирожное и сифилитик.
<…> Этот художник очень утешает публику: и хоть и в темноте, на лестнице его картины поразвешаны, а мимо не проходят.[4]
В мае 1914 г. Подгаевский выступал с «динамодекламацией» своих «последних постзаумных рекордов» на открытии студии В. Татлина на Остоженке. Сохранилось газетное описание события:
Психоз по трафарету
Это уже стало скучным трафаретом:
– Отсутствие техники и таланта заменять нелепым чудачеством.
Вчера на Остоженке открылась студия художника Владимира Татлина «для бесплатного обзора синтезостатичных композиций художника, при чем футурист Сергей Подгаевский будет динамодекламировать свои последние постзаумные рекорды».
Так значилось в пригласительной повестке.
Здоровому человеку «творений» г. Татлина не понять.
Почему, например, три прикрепленные друг к другу дощечки
с куском синих обоев должны изображать ночную чайную?
Почему другие дощечки и палочки с лежащей рядом железной пилой знаменуют собою «nature morte»?
По словам самого Татлина, в этих работах «особенно остро чувствуется переход от скульптуры к настоящей живописи».
И находятся люди, которые стоят и с почтением внимают этим бредням. Неподалеку от творений г. Татлина стоит деревянный, наскоро сколоченный ящик, украшенный какими-то бумажными фигурами.
На дне ящика – клочок красной бумаги с надписью:
«Желающие слушать динамодекламацию Сергея Подгаевского должны с радостью (??) внести в кассу по 20 копеек».
Но «радующихся» немного.
И г. Подгаевскому приходится упражняться в «динамодекламации» перед
