Полина Ветер
Я тебе не Золушка!
Пролог
Она сразу меня взбесила.
Этот взгляд надменной суки, которым наградила лишь на секунду, поза «растлённой девственницы» и блузка, из которой так и рвались наружу буфера.
Офисная блядь.
Так я окрестил её, после того, как стерва открыла свой пухлый ротик и возмущённо выпалила чуть хриплым, непривычным для слуха тембром:
— Когда этот беспредел, наконец, закончится? Из-за ваших лестниц я не могу попасть в свой кабинет!
Не знаю, что раздражало в ней больше всего. За ту неделю, что мы пробыли с Михалычем здесь, я чувствовал, что начинаю её ненавидеть. За очевидную разницу в возрасте: ей явно уже под тридцатку, а я только за двадцать недавно перевалил. За слишком откровенные наряды для стен обычного офиса. За контраст отношения к таким, как я: обычный работяга с исчерпанным кредитом доверия, в отличие от неё — руководителя, пиздец, какого важного отдела…
Не знаю, каким роком судьбы, нашим очередным заказчиком на ремонт протёкшей крыши, оказался именно этот офис.
Где сучка каждый день маячила у меня перед глазами.
Первые дня два я старался не обращать внимания на её фырканье и вездесущую «корону», просто занимался делом, вместе с Михалычем, моим бригадиром. Мне нужна была эта работа, за неё обещали хорошо заплатить, а с баблом у меня было совсем «не ахти», да ещё с матерью разругался, и единственный друг ненавязчиво так намекал, что моя задница в его хате уже порядком напрягает.
Поэтому, я терпел.
Почти не пререкался с ней и стойко реагировал на предупреждения бригадира «вести себя прилично».
Со мной такого никогда раньше не происходило, несмотря на импульсивную натуру, чтобы настолько сильно кто-то раздражал.
В ней раздражало всё.
Вплоть до фиолетовой помады.
Кто, блять, в своём уме, будет красить губы на работу фиолетовым?
Сука…
И я даже себе не мог объяснить, какого хрена так реагирую. Просто трясло в её присутствии.
Особенно, когда она возвращалась из кабинета директора.
С улыбочкой «довольной натраханной кошки», которая, при виде меня, сразу же сползала, возвращая хозяйке надменно-кислую мину.
Ему она улыбалась.
Просто расчертила между нами невидимую, но осязаемую черту.
Где он, а где я…
И я чувствовал, что она ненавидит меня тоже.
Просто потому, что я существую, потому, что прихожу каждый день на работу в простой испачканной одежде и мараю своим присутствием её «отполированный» идеально-состоятельный мир.
Она выразила всё своё отношение к таким, как я, одной мимолётно брошенной фразой в самый первый день нашего пребывания в этом здании:
— Из-за вашей стройки я испачкала туфли!
В эти слова была вложена вся брезгливость, на которую она только была способна. Но даже тогда я не осознавал, за что ненавижу таких, как эта стерва. И её пидорок-начальник.
Уверен, он даже не трахает её, как следует, скорее всего, она просто ему отсасывает. Ублажает вялый стручок за «лояльное» отношение и привилегии.
Не осознавал, какое мне вообще дело, кто из них как трахается.
Я понял это слишком поздно, когда одно за другим посыпались последствия, но тогда меня просто прорвало. И было не остановить.
Михалыч уехал в строительный магазин за коронками к дрели, а я остался закручивать провода в коробку прямо над дверью с золочёной табличкой, на которой было написано: «Аверина Кира Владленовна».
У неё даже имя стервозное: Кира.
Не надо было ей открывать рот.
Не было практически никаких факторов, способных сдержать меня, включая бригадира, который из последних сил строжайшим образом сохранял моё благоразумие.
Отяжеляло ситуацию то, что именно в этот день я снова стал невольным свидетелем «милого воркования» стервы и её обожаемого директора-дрища.
Я был на грани.
Она только с утра обозвала меня «криворуким недотёпой», а уже через полчаса ластилась к нему возле кабинета, почти лианой обвивая со всех сторон его щуплое костлявое тело.
Михалыч видел мою реакцию, и строго-настрого запретил вступать с ней в перепалки. И я, как идиот, пытался изображать вид, будто не замечаю её выпадов.
Но она сама меня вывела.
— Вы не слышите меня? Уберите отсюда свой хлам! Я тут работаю вообще-то!
Тряхнув тёмными волосами, она ещё и притопнула ногой.
— Я тоже. — Из последних сил держался, чтобы не натворить дел.
— Это вы называете работой? — Во взгляде скептическое недоверие. — Уже неделю не можете элементарно залатать дыру! Форменный бездельник…
Она попыталась протиснуться между стремянкой и косяком двери, но слишком «выдающиеся» формы не позволили этого сделать.
А я отчётливо услышал нелестное обращение ко мне. Это было последней каплей.
Её наглость и самоуверенность зашкаливали настолько, что «леди» переходила на личности, хотя я не один тут их говно разгребаю.
Медленно опустив руки, спустился с лестницы и оказался рядом с ней вплотную.
Впервые мы были настолько близко друг к другу, чтобы я мог ощутить её насыщенный, густой запах, который удавкой обвился вокруг шеи, мешая глубоко вдохнуть. Кто бы сомневался… Эта сука не могла пахнуть по-другому.
— Извинись.
Впервые я позволил себе обратиться к «важной особе» на «ты», в отличие от неё, соблюдая до этого рамки приличия.
— Что?
При таком тесном контакте, я впервые отметил, что она совсем мелкая. Даже на своих блядских каблуках еле мне до подбородка доставала. И при этом, имея такие пышные формы, не казалась толстой.
Стерва отшатнулась к стене, а я наступал, преграждая ей путь к отступлению, зажимая между стеной и стремянкой.
— Извинись, это не трудно. — Сказал громче, но всё ещё сдержанно.
— Из-за вас я не могу нормально работать! За что мне извиняться?
«Почему же ты не улыбаешься мне, как ему, вредная стервозина?» — думал я. В глазах только ненависть и превосходство, а я окончательно слетал с катушек.
— Сука, сейчас ты за всё извинишься!
Одним резким движением я отодвинул лестницу в сторону и запихнул Киру в её кабинет.
— Ты что, совсем оборзел?! — Услышал от неё. Но мне всё равно уже было. Тем более, пока в этом крыле шёл ремонт, из него временно всех переселили. Кроме этой дуры. Так что вряд ли наш разговор кто-нибудь услышит.
Захлопнув дверь, я силой толкнул к ней сучку.
Она выставила руки перед собой, но я вовремя перехватил тонкие запястья и прижал к её «безразмерной» груди.
— Ты меня достала, стерва. Честное слово, достала.
Уже не мог понимать, что творю, видел в её глазах испуг и упивался им, как
