Александр Лемас
Школа темных искусств
Глава 1
Перекошенные доски двери тоскливо поскрипывали под когтями неведомых тварей, пытающихся добраться до такой сладкой живой плоти. Медный запах свежепролитой крови дразнил их обоняние, вынуждая снова и снова бросаться на преграду. Толстенное бревно, уткнувшееся в поперечный брус двери, ставшей последней преградой, пока что, не поддавалось, но оно явно выдержит больше чем сама дверь бревенчатой избы. Оно останется целым и когда последняя преграда рухнет, открывая дорогу неживым созданиям, стремящимся вонзить клыки в двух подростков, нашедших укрытие в заброшенном жилище.
Девчонка, лет десяти на вид, изможденная долгим недоеданием и последними днями, наполненными игрой в прятки со смертью, размазывала текущие, помимо воли, слезы, поминутно шмыгая распухшим от долгого плача, чумазым, носом. Парень, выглядящий чуть старше, но еще более исхудавший, валялся в дальнем углу, трясясь в ознобе. Украшенная глубокой рваной раной, чуть выше колена, нога, кое как, перемотанная грязной, набухшей от уже почти переставшей течь крови, тряпкой распухла и начала синеть. Почерневшие, вздувшиеся вены, что выглядывали из под остатков истрепанных, покрытых грязью штанов, пульсировали, словно живущие отдельной жизнью.
Мальчишка застонал и выгнулся дугой, отзываясь на, особенно сильную, лихорадочную судорогу. Глаза дергались под закрытыми веками, иногда совершенно в разных направлениях, будто запущенные по неровному склону шары для игры в кегли.
— Коска! — девочка рванулась было к брату, но особенно сильный скрежет когтей и заскрипевшая под нагрузкой дверь заставили ее, испуганной птахой, забиться в дальний от входа угол.
Единственная комната дома, еще несшая следы былой зажиточности: осколки покрытой глазурью керамики, железные инструменты, настоящее шерстяное одеяло на удивительной для простого сельского жилья деревянной кровати, стол, массивные лавки, окованный медью сундук, давно погасший очаг. Все укрыл толстый слой вездесущей пыли, обрывки паутины с давно высохшими коконами букашек, имевших несчастье попасть в ловчую сеть, и листьев занесенных проказником-ветром в покинутое в спешке жилье.
Смрад гниющей плоти, что сквозняком затянуло через невидимые щели, заставил девочку сжаться еще сильнее, хоть это и казалось уже невозможным, заткнуть уши ладонями и с такой силой зажмурить глаза что побелели веки. Мальчишка, терзаемый лихорадкой, снова выгнулся и глухо зарычал. Девочка знала что означает этот звук — ее брат скоро умрет. Яд, которым полны зубы мертвецов, убьет его. А после заката он встанет уже другим, чужим, страшным. Так было с их родителями, соседями, другими детьми… Из всех, кто имел несчастье жить в их деревне, спаслись только Коска и она. Каким-то чудом, им удалось сбежать от изменившихся людей, долгие недели скитаться по, ставшей такой неприветливой, земле, выискивая убежище, редко, очень редко питаясь подпорченными продуктами, постоянно пытаясь найти… Найти хоть кого-то из живых.
Почему так произошло девочка не знала. Ходили слухи, что их барон решил потягаться силами с соседом — таким же бароном. Какое-то время через их поселение проходили отряды воинов в блестящих доспехах из, настолько мелких, что не налезут даже на ее невеликий палец, железных колец. Потом вдалеке что-то громыхало. Пару раз мелькали разноцветные вспышки, разгоняющие ночной мрак. Затем случилось это. Все люди в деревне изменились. Поначалу они были неуклюжи и постоянно выли.
Испуганные видом соседа, с зажатой в зубах отгрызенной лапой какого-то пса, воющего, тянущего к ним покрытые засохшей кровью руки, дети, проведшие весь день в лесу, собирая ягоды для пирога, бросились домой. Лишь затем, чтобы увидеть как их отец копается во внутренностях их матери, запихивая в рот красные куски. Коска не растерялся и захлопнул дверь перед лицом сестры, но девочка успела увидеть…
Потом они бежали. Прятались в лесу, в подвалах, закапывались на ночь в пахучее сено, что скрывало их запах. Иногда удавалось разжиться едой, но редко, очень редко. Мертвые не торопились покидать свои обиталища и найти пустой дом, не попавшись при этом неживому взгляду было сложно. Пару раз замечали, таких же как они, беглецов. Один раз, прячась на каком-то чердаке, увидели, как такой беглец попался немертвым. Ему удалось отбиться и укрыться в соседнем доме, отделавшись укусом в плечо. Ночью он вышел изменившимся.
Детям везло, какое-то время. Затем они попались стае мертвых собак. Хвала всем богам, что со смертью звери утратили прижизненную скорость, но, и того что осталось, хватило. Коска, стремящийся запихнуть ее впереди себя в дом, как можно быстрее, запнулся и мертвый пес успел вцепиться зубами ему в ногу. Как ее брат смог отбиться девочка не видела, он почти сразу ввалился следом за ней, захлопнул дверь и подпер ее непонятно откуда взявшимся бревном. Она промыла его рану остатками воды, перевязала, но брат все равно быстро потерял сознание и начал трястись в лихорадке, из которой он уже не выйдет.
Пыль, которую уже много дней никто не тревожил, улегшаяся на разбитой, иссушенной солнцем дороге, бегущей промеж полей недозрелой ржи, злыми облачками взвивалась из под широких копыт мощного вороного коня. Если бы кто-то мог взглянуть на подковы, что защищали копыта этого красавца от излишнего износа, трещин и прочих неприятностей удивился бы серебряному блеску, непонятным, зловеще выглядящим символам, разбегавшимся по всем металлическим плоскостям, да и исполнение подков было очень далеким от общепринятого. Не виднелось никаких гвоздей, что должны крепить железный полукруг к роговой основе. Каждая подкова горделиво сверкала дюжиной острых, загнутых крюков, что, впившись в копыто коня, держались гораздо надежнее и, при этом, оставляли хозяину возможность, в одиночку, заменить их на что-то другое.
Наездник, на фоне скакуна, казался немного блеклым, невыразительным: запыленный дорожный плащ с капюшоном, потертые ножны, сейчас примотанные к седлу ремнем, частично скрытые тканью плаща, из которых выглядывала длинная, обтянутая кожей, простая рукоять и клыки загнутой вперед гарды. Человек, не чуждый военному ремеслу, смог бы опознать что рукоять принадлежит мечу-бастарду и удивиться отсутствию у его обладателя хоть каких-нибудь доспехов, кроме плотной кожаной куртки, усеянной сотнями заклепок. По обе стороны от седла свисали дорожные сумки, изрядно похудевшие за время пути, но еще не собирающиеся демонстрировать дно. Плащ, стянутый золоченой фибулой, ну не будет же кто-то использовать настоящее золото в дорожной одежде, иногда колыхался под порывами легкого ветерка и открывал чужому взгляду сапоги странной формы поблескивающие металлической оковкой. Ни заостренных носков, ни каблуков, ни шпор у обуви всадника не имелось, будто эти, не слишком высокие, сапоги вообще не предназначались для верховой езды. Перчатки мужчины тоже заслуживали отдельного внимания: украшенные
