Татьяна Ростова
Коммуналка
1
В чёрной неглубокой канаве плавал женский сапог. Поношенный, со сбитой набойкой и кое-как приклеенной подошвой. За зиму съёжившиеся листья барахтались рядом с ним. Откуда и как он попал сюда, не хотелось думать. В этой подворотне с кого угодно могли снять и волосы, если б сильно понадобилось. Центр города, но рядом железнодорожные пути; вокзал, очень часто слышны голоса диспетчеров в громкоговорителе, особенно если ветер в эту сторону. Несколько двухэтажных домов сбились в один самый ближний к полотну угол; ниже по склону холма, к Буденновскому, пошли частные дома и домики с поделёнными на крохотные части участками вперемежку со старыми пятиэтажками.
Из одной кирпичной двухэтажки появилась развесёлая, пёстрая толпа. В холодный сырой воздух неслись сиплые песни и смех.
— А я тебе говорила — невеста пузатая, платье на два размера больше на ней, — широко улыбалась немолодая женщина. В её глазах на секунду сверкнула насмешка.
Пятеро мужчин разных возрастов быстренько разлили водку по гранёным стаканам и выпили. Тут же стали наливать снова.
Уже кончался март, 28 число, но по промозглой, сырой погоде и не скажешь, что весна на треть прошла.
Из подъезда с грязной, двадцать лет назад крашеной дверью, выплыл гармонист, и все оживились ещё больше. Свадьба набирала обороты. Жених вот-вот должен был приехать за невестой, её уже нарядили, усадили за стол, и только лишь кто завистливо, кто злобновато поглядывал на неё. Девушка сидела бледная, задумчивая, но иногда вдруг так скалилась, пытаясь изобразить счастье для фотографии, что становилось страшно. Это ещё больше показывало, что она испытывала вовсе не радостное чувство.
Над ней склонилась лучшая подруга — поправить фату на голове, и невесте бросилось в глаза, что та сильно накрасилась. Из-за косметики совсем не было видно её красивых синих глаз. Но девушка спросила не о том: — Как ты думаешь, он приедет?
Странный вопрос, когда уже потратили столько денег, устроили свадьбу в пост для всей коммуналки, влезли для этого в долги… Да мало ли ещё на какие жертвы пошли ради этого праздника, устраиваемого в основном для людей, а не для бледной девушки.
Подруга села рядом с невестой, благоговейно провела ладонью по верхней пышной юбке свадебного платья и улыбнулась: — Насть, перестань, куда твой Юрка денется. Поздно уже.
Настя ещё некоторое время смотрела в синие глаза Гали, пытаясь определить, насколько она честна с ней, и отвернулась, тяжело вздохнув и пробормотав: — Роспись в два.
На часах был час дня, а от жениха ни слуху, ни духу. Мобильный его не отвечал, городской надрывался безрезультатно. То ли его никто не слышал, то ли не хотели слышать… А может, уже в пути?
Невеста и близкие родственники расположились в самой большой комнате коммуналки, которую им любезно предоставила Василиса Мартыновна, старушка лет восьмидесяти, очень-очень любившая все главные праздники жизни — дни рождения, свадьбы, похороны, проводы в армию. Поэтому сегодня она порхала, как бабочка, не могла наглядеться на невесту, хотя в повседневной жизни не любила её.
Настя всегда была молчаливой, но гнущей свою линию упрямой девчонкой. Если надо запереться в ванной на полчаса — сделает; надо «забыть» про дежурство в коридоре и кухне — это частенько. И никого не послушает, лишь бы на дискотеку успеть. Вот ходила туда, ходила, там и познакомилась с двадцатилетним Юркой Шиновым, а через несколько месяцев уже пузо на нос стало лезть.
Старуха злорадствовала, но когда речь зашла о свадьбе — замкнулась в себе. В своё время все мужчины, которые узнавали от неё, что будут отцами — исчезали навсегда, а от детей она избавлялась. Так одна и осталась. Но раскаяния или душевной боли старушка не испытывала, посвятив свою жизнь убеждению: «Все, бабы, вы несчастны, и так вам и надо».
В двадцать минут второго всё ещё не было слышно ни гудков машин — приближающегося кортежа, ни звонков мобильного.
Невеста чувствовала, что близка к обмороку. Она знала — если Юрка не приедет за ней — жизнь закончится. И родители, которые устроили ей войну, когда узнали, и все домочадцы — соседи — все погрязли в этой свадьбе, потратив много денег. А как она будет воспитывать одна ребёнка, живя в комнате с мамой, отцом и братом… От этого и было страшно.
Галя то и дело давала ей воды, тревожно глядя на часы. Выйдя в коридор, она столкнулась с молодой женщиной из 26 комнаты.
Она с ребёнком и матерью переехала два месяца назад. Её звали Лена, 24 года, мальчику 2, он был Даун и походил на маленького инопланетянина. Она сейчас подогревала ему обед на общей кухне, быстро мешая на плите суп. Малыш кричал в кроватке один, бабушка или не слышала, или делала вид — она пила шампанское в комнате, где сидела невеста.
Затравленно оглянувшись, Лена посторонилась, пропуская туда-сюда ходящих людей. Её взгляд показался Гале настолько растерянным, что она не смогла пройти мимо равнодушно.
— Может, тебе помочь? — спросила она, заглядывая в лицо молодой женщине.
Та несколько секунд смотрела, будто не понимая, о чём её спрашивают.
— А… нет, спасибо, я сама, — наконец улыбнулась Лена, и из-за её улыбки глаза необычно глубокого серого оттенка будто осветились изнутри.
— Сын плачет, давай я пойду к нему, — предложила Галя и, не дожидаясь согласия, зашла в комнату.
Лена некоторое время смотрела на раскрытую дверь, потом быстро выключила суп и поспешила следом за красивой девушкой, которая жила в 21 комнате и звалась Галиной.
Комната№ 26 была большая и квадратная. Недавно, перед продажей, здесь сделали ремонт, и теперь стены украшали обои нежно-розового цвета с цветами по диагонали; на полу — новые крашеные доски, два больших окна завешаны ажурными занавесками. Мебели мало: диван, стол в углу слева, холодильник, над ним полки для посуды и кухонной утвари, два стула, старая стенка, привезённая из предыдущей квартиры, и узкая кровать девушки, стоящая рядом с детской кроваткой. Вот и вся обстановка. Никаких ковров и картин — ничего лишнего. Но зато чисто — это было заметно. До них здесь долго жил старик, таскавший с помойки всякую дрянь, и родственники после его смерти вывезли самосвал мусора, чтобы освободить комнату. Потом сделали ремонт, и сейчас эти стены узнать было нельзя. Светло, чисто и свежо.
Ребёнок стоял в кроватке весь мокрый, зарёванный, и в
