Константин Чиганов
Легче воздуха
Понимаете ли, это постоянное напряжение. Нет, не как у летчика. В кабине аэроплана ты один на один с небом, с ревом ввинчиваешься в плотный воздух. У нас иначе. Моторов почти не слышно, мы плывем в голубом океане над зеленым дном, где вы все живете.
Как у подводников. Да, если уж сравнивать с кем-то, то мы похожи сильнее всего. В скорлупе U-бота или в обтянутой тряпками клетке «цеппелина» — маленькая семья, живущая вместе и умирающая вместе. Там, снаружи, смерть, от воды или высоты. И внутри, рядом с нами, тоже смерть. От дыры меж стальных листов или в тонкой ткани баллонетов[1]. От удара о вершину горы — подводной ли, земной. И от огня. Только в лодке пожар скорее задушит людей дымом, прежде чем поджарит.
У нас иначе. Нам спокойнее. Искра — и мы не услышим взрыва водорода. Никаких мучений. Никаких шансов спастись.
Команды цеппелинов все из сдвинутых философов.
С нашей временной базы той осенью летали на Лондон три «высотника». Армейские L-34 и L-49 и с ними в компании почему-то флотский LZ-17. «Высотник» — это цеппелин, приспособленный для полетов километрах на десяти. Там нечем дышать и страшно холодно.
Дирижабль должен быть как можно легче, чтобы забраться так близко к Богу. Но притом ему надо тащить больше топлива, да еще компрессоры на моторах, да еще запас кислорода для экипажей. И бомбы. И все «архангелы»-высотники везде, всегда облегчают свои цеппелины сверх всяких пределов, жертвуя прочностью корпусов и оболочек. Отвинчивают крепежные косынки, снимают растяжки… На высоте это не так страшно, но если есть ветер на взлете или посадке, а он есть всегда, такой цеппелин пляшет в небе, изгибаясь, как пиявка. Порыв — и разломится. Пулеметы тоже снимают. Самолетам туда, на верхние небеса, не забраться. Правда, стоит высотнику снизится, любой паршивый «Сопвич»[2] разделает такого гиганта, как алеут дохлого кита.
Еще они не берут с собой парашютов. В общем-то, логично. Пока ты будешь оттуда падать, успеешь задохнуться и стать ледышкой.
Он мне понравился сразу. Не без оттенка зависти, признаюсь. Перед нами, серо-зелеными армеутами, его черная флотская форма с золотыми пуговицами казалась отъявленным щегольством. Этакий белокурый ариец, Зигфрид из вагнеровских фантазий. В убогой нашей столовой, за дощатой столешней с дырявой скатертью, он казался столь же неуместным, как портрет кайзера в парадной форме на стене, заглядывавший нам в тарелки.
Этот эльф, кажется, даже к еде не притронулся — сидел, крошил черствую корку. Я человек простодушный, зачерпнув жидкого картофельного супа, кивнул на его тарелку.
— Боитесь набрать вес? «Сосиска» не поднимет?
— А… — он улыбнулся в светло-золотистые усики, голубые глаза, впрочем, остались невеселыми, — да, правда, надо поесть.
— Ну еще бы, а то вывалимся из гондол с голодухи, простите… — я представился, он назвался: «Капитан Отто фон Штендиг, командир «семнадцатого».
Не из худших, раз в таком возрасте уже командир цеппелина, да еще высотного.
Я встречал таких, кто прибавлял себе дворянский префикс «фон» как украшение, побрякушку на мундир. Но тут сразу почувствовал — этот нет. Этот из старинного рода, и в ветхом замке папенька с маменькой всегда учили его говорить правду. Может, оттого, что я был, похоже, почти вдвое его старше, может, из-за чистого румянца на его гладких щеках, мне стало его жаль. Дерьмовая вещь война, а таким бы лучше вовсе сидеть в своей башне, увитой плющом, и писать стишки про миннезингеров… вы понимаете, о чем я. Нет, ребята вроде него не трусят, напротив, сами лезут в петлю, дворянская честь, благородные предки, как же. Но таких жальче всего. Ни жизни не видели, ни радостей, бабы и то не пробовали, и гибнут часто глупо, от лихости. Трубы предков, та-ра-ра, чего-то там их зовут… от предков давно скелетов не осталось, тьфу.
Полутемную столовую аэронавтов, бывший обеденный зал кабачка, едва освещали пара керосиновых лампочек под низким потолком. Товарищи побрякивали ложками, прикрыв усталые глаза. Наша команда отдыхала — на разведку мой штопанный старик L-26 летит только послезавтра. На Лондон «высотники» отправлялись в десятом часу. Не повезло.
Мы перебрасывались репликами про бомбовую нагрузку, розу ветров и полеты выше шести тысяч, он упомянул талисман их «семнадцатого» — плюшевого спаниеля Отто. Как же, слыхал. У всех что-то да такое есть. Главное, не весит почти ничего. Мой механик тоже притащил подкову и прикрутил на капот третьего, любимого «Майбаха». Пусть, чем бы дитя не тешилось — я так ему и сказал. Лучше мы потащим с собой несколько граммов подковы, чем у механика душа будет не на месте, а в пятках.
Я — командир корабля с двухлетним опытом, но когда я думаю, что ни зенитной артиллерии, ни истребителей прикрытия у нас нет, ибо «Германии они нужнее в другом месте», у меня тоже что-то такое чувствуется в ногах, ах, цум тойфель!
И тут, когда я уже наклонял тарелку, дочерпывая разваренную бурду, он попросил:
— Если вы свободны, проводите нас в полет? Что-то у меня предчувствие странное. А вы, я смотрю, человек основательный и не суеверны.
Закат оставил на западе оранжево-красную щель по горизонту, словно сабельный шрам. По пути к эллингам с дороги метнулась белая собачонка, в сумерках я хотел ее пнуть, но Отто прибавил шаг.
Первый улетающий дирижабль, 49-й, уже вывели из эллинга, серый, заостренный с обеих концов, без огней, он походил на пулю из ружья гиганта, ниточек-тросов с руку человека толщиной, державших его у земли, было совсем не разглядеть. Четыре шестисотсильных «Майбаха» по бокам туши уже раскручивали винты, с негромким отсюда жучиным жужжанием плевались бледным дымом выхлопа.
Когда летишь группой, взлетать надо скоро. Одновременно невозможно, опасно, столкнешься, да и наземной команды держать трех китов не хватит, но и засиживаться нельзя, можно потерять друг друга в наливающейся темноте неба. Прожекторов не включишь: а если британские истребители цеппелинов с бомбами и ракетами решат перехватить взлет? Мало ли какая бельгийская сволочь им о нас нашепчет. Недавно писали, как неподалеку шлепнули шпиона — падре. Священник-крыса! Дожили, святые небеса! Какого дьявола он-то полез в войну?
Из пятнистого от маскировки полуцилиндра-саркофага выводили «тридцать четвертый», механики еще возились в кормовой гондоле, теряя время, не запускали моторов, да и ветер усилился, Отто придется паршиво.
— Спасибо, что
