Ворон и медведь
Пролог
Тусклый свет факелов едва разгонял мрак в обширном покое. В распахнутое окно врывался ветер и дрожащее под его порывами пламя бросало причудливые тени на стоявшее посреди покоя ложе, устланное искусно выделанными звериными шкурами. На мокрой от пота постели лежал, тяжело дыша, немолодой мужчина. Темные, тронутые сединой, волосы разметались по ложу, запавшие серые глаза уже заволакивала смертная поволока.
У изголовья ложа сидела красивая женщина, лет сорока, в изумрудно-зеленом платье, отороченном куньим мехом по рукавам и воротнику. Стройную шею украшало ожерелье из старинных, еще римских, золотых монет. Золотым был и перстень украшенный крупным рубином. Большие зеленые глаза с брезгливой жалостью смотрели на распластанное на ложе изнеможенное тело, испускавшее застарелый запах пота, мочи и, пока еще слабого, но все более ощутимого смрада близкой смерти.
Германфред, король Тюрингии, умирал - и все королевство шепталось, что неспроста этот крепкий, еще не старый мужчина, так быстро оказался на смертном одре. Неделю назад неведомая хворь свалила его в постель и с тех пор ему становилось все хуже. Самые искусные целители днем и ночью дежурили у его постели, отпаивая короля отварами из редких трав и иными снадобьями, самого мерзкого вкуса и запаха. Жрецы Фрейра и волхвы Яровита, служительницы Живы-Фрейи неустанно взывали к богам, принося в жертву животных прямо на полу королевских покоев. Явился и франкский священник Христа, читавший молитвы об исцелении, провоняв все покои ладаном. Однако все это не приносило пользы - и король, в одно из тех редких мгновений, когда он приходил в себя, велел им всем убраться. С тех пор лишь королева Ярослава, старшая жена короля, дежурила у его ложа.
Стукнула дверь и в покой вошла стройная девушка в простом платье. Светлые, почти белые, волосы закрученные локонами на висках и лбу выдавали ее саксонское происхождение. В руках она держала поднос, на котором стоял золотой кубок с вином.
-Поставь и уходи, - не оборачиваясь, бросила Ярослава. Девушка кивнула в ответ и, поставив поднос на пол, шагнула к двери. В этот же миг Германфред страшно закашлял и вдруг сел на кровати. Ярослава невольно вскрикнула, когда тощая рука с набрякшими венами с неожиданной силой вцепилась в ее запястье.
-Муж мой!
-Ярослава, - король закашлялся, сплевывая в слипшуюся от слюны бороду кровавые сгустки, - Ярослава, я умираю!
-Не говори так, - королева быстро накрыла его руку своей, - боги не допустят...
-Боги....измерили... срок, - слабым голосом произнес король, - я вижу... черная Перхта с серпом в руках...нить моей жизни...почти срезана. Но... перед смертью...я хочу... назвать наследника. Позови жрецов...пусть услышат...король Тюрингии...Атаульф.
Он бессильно упал на кровать, словно эти слова отняли у него последние силы. Глаза его закрылись и он не увидел, как резко изменилась в лице королева. Пальцы ее сжались, ногти до крови расцарапали руку впавшего в забытье короля. Внезапно Ярослава, ухватив тяжелое покрывало из волчьего меха, набросила его на лицо Германфреда и навалилась на него пышной грудью, чувствуя как беспомощно трепыхается под ней умирающий король. Глухое мычание становилось все тише, движения - все слабее, пока не стихли совсем. Ярослава подождала еще немного, после чего медленно стянула покрывало с лица короля. Злая улыбка искривила ее губы при виде обретшего покой Германфреда. Она подняла с пола бокал и сделала большой глоток.
-Не бойся, муж мой, - издевательски произнесла она, - ты оставляешь Тюрингию в надежных руках.
Она так и не заметила, как саксонка, все это время стоявшая у входа, бесшумно выскользнула за дверь.
Два брата – два пути
Германфред был похоронен через два дня, в большом кургане на берегу Унструта, в двух милях от королевской резиденции - Скитинга. Вся знать Тюрингии, - славянские князья и германские герцоги, - съехались в эту крепость, чтобы отдать дань памяти погибшему владыке. Сейчас он лежал поверх большой кучи хвороста, на ложе, устланном покрывалом из зеленого шелка, расшитого черными медведями - символа королевской династии Тюрингии. Тело же самого короля укрывал плащ, отороченный мехом горностая. В руках Германфреда лежал длинный меч, в ножнах расшитых золотом и серебром, шею охватывала золотая гривна, а запястья украшали браслеты с рубинами и сапфирами. На груди короля красовался золотой молот Громовержца, также украшенный драгоценными камнями.
Жрецы Ругевита подвели к мертвому королю тревожно ржавшего коня с огненной-рыжей гривой. Блеснул жертвенный нож и несчастное животное, хрипя и суча ногами, повалилось на землю. Из рассеченного горла струей хлестала кровь. Следом за благородным конем, на котором умершему королю предстояло отправиться к воротам Хель, в ногах владыки легли мертвыми десять рабов и десять красивых наложниц - те, кому предстояло после смерти служить Германфреду в загробном мире. Жрецы Водана и Ругевита монотонно пели хвалы богам, окуривая лежащего короля дымом от смолистых веток можжевельника.
Ярослава, в лучшем своем наряде, стояла рядом с грудой хвороста. Рядом с ней, насупившись, стоял высокий парень, облаченный в синий плащ, сколотый золотой аварской брошью в виде всадника на коне - Крут, сын короля от Ярославы. На его поясе висел широкий меч, с шеи свисал серебряный молот Громовержца. Синие глаза угрюмо следили, как верховный жрец подал факел белокурому красавцу в одеждах, расшитых золотом и серебром. На груди его висел золотой крест, украшенный несколькими изумрудами. Вот юноша поднес факел к куче хвороста и она почти сразу занялась, пуская клубы черного дыма. Когда костер прогорит, то, что останется от Германфреда, сложат в большом кургане, где от века погребали королей Тюрингии.
Крут, скрипнув зубами, принял другой факел из рук ближайшего жреца и тоже поднес его к погребальному костру. Вскоре на месте погребения уже полыхало яростное пламя, почти скрывшее из вида мертвого короля. В опасной близости от огня стоял белокурый красавец. Глаза его слезились, хотя и трудно было понять, выражал ли он так скорбь по покойному родителю или же во всем виноват лишь едкий дым. Казалось, он совсем не замечал хмурых взглядов
