Фарит Ахмеджанов
Эней
Земные леса встречают тенью, звуками и запахами. Леса на небесах иные. Они тоже могут быть тенисты, более того — порой их тень непроглядна и способна поглотить кого угодно. Но порой деревья сами испускают свет.
Запаха там почти нет — деревья и кусты состоят из потоков силы, а они слишком дороги, чтобы дарить часть себя окутывающему их воздуху.
А вот звуков там много. Деревья разговаривают между собой, разговаривают на сотне разных языков. Иные поют, иные ведут свою историю — долгую, как вся их жизнь. Обмениваются новостями, жалуются на потери, хвастаются приобретениями. Иной раз два дерева решают объединиться — и срастаются ветвями, вливаются одно в другое; иной раз ссорятся и между ними простирается полоса голой земли. Есть такие, что обижают слабых, есть такие, что защищают их. Все как у всех.
У того, кто поставлен следить за таким лесом всегда много работы.
* * *
Митра, медленно и осторожно ступая, вошел в полуразрушенную беседку. Огляделся по сторонам, вздохнул. Зашуршали листья, мелькнула быстрая тень. Из леса вышла Тромера, в два прыжка очутилась рядом. Улыбнулась.
— Великий Митра!
Митра плюхнулся на камень, вытянул ноги.
— Я получил весточку от тебя. Извини, раньше выбраться не мог.
— Ничего. Он приходит каждый день.
Митра кивнул, то ли ее словам, то ли собственным мыслям.
— Тогда подождем.
Кряхтя, он откинулся на камень, поерзал, устраиваясь подобнее. На колени легла схимма.
— Ты устал.
Вопросом это не было. Тромера стояла рядом, ее руки пришли в движение, она словно перебирала над головой Митры невидимые струны.
— Постой… что ты делаешь!?
— У тебя тут все перепутано.
— Что перепутано? — Митра вскочил на ноги.
Тромера смотрела на него без страха.
— У тебя… вокруг тебя… не знаю, как объяснить. Как волосы. Растут, вьются, рвутся. Я это недавно увидела. Можно распутать, расчесать. Я так раньше делала, когда водила воду.
— Водила воду?
— Да. Мы, нимфы, умеем это делать. Над водой, над ее течением всегда есть еще одно течение. Если с водой что-то не так, то там все перепутывается. И надо расправить, тогда все будет хорошо. Ручей будет здоров. У деревьев, травы, цветов — то же самое. Даже у камней. У меня была подруга, ее звали Меропа, она ухаживала за морем. Там еще интереснее, там можно эти волосы укладывать по-разному, и море будет разным. Даже его цвет можно менять!
— Ну, мне цвет менять не надо.
— Да! А когда ты меня спас, я увидела то же самое вокруг всего. Тебя и других. Вот, у тебя сейчас все-все перепутано. Садись, я поправлю! Я умею!
Митра, с опаской поглядывая на нее, уселся.
— В первый раз такое слышу…
Он погрузился в задумчивость. Быстрые пальцы Тромеры вырисовывали над его головой какой-то сложный узор. Из-за камня неподалеку показалась голова Галги. Он одним прыжком преодолел разделяющее их расстояние и развалился неподалеку, широко улыбаясь. Тромера недовольно цыкнула на него, Галга в ответ ухмыльнулся еще шире.
— Вон тот стебель выпрями, тогда узел сам собой распадется.
Тромера посмотрела на него косо, но ее руки последовали его совету. Одно движение — Митра вздрогнул, Тромера благодарно кивнула Галге.
— Так ты тоже это видишь?
— Ага.
— А чего раньше молчал?
— А ты не спрашивал. К тому же я, кгхм, больше не по распутыванию, а наоборот. Помнится, мы с Фесеем один раз…
— Байки свои оставь для другого раза, — обрывает его Митра. Потом обращается к Тромере: — Очень хорошо. Как ты научилась этому?
Тромера пожимает плечами.
— Всегда умела.
— Расскажи.
— Я же когда-то была ручьем. До сих пор помню это. Недолго, но это лучшее, что я помню. Сразу и родник, и поток, струящийся по камням, и заводь, и склонившиеся над тобой цветы. Все сразу. Жизнь — как искры. Потом пришло ощущение себя, пришел поток. Сначала как дождь, как ветер, он дал мне верх и низ, дал мне меня. Но я могла возвращаться к ручью и быть им — просто искры ушли. Но стало полнее. Все вокруг стало тугим. Можно было трогать, гладить. А потом вдруг ветер иссяк. Это было страшно, я искала и звала его. Я словно заканчивалась. Становилась тонкой, таяла. Металась, пыталась вернуться к ручью — но он пересыхал, не мог снова меня вобрать, и мне не хотелось обратно. Хотелось трогать. Ощущать. И я пошла на поиски. Заметила, откуда дует ветер. Начала искать места. Впервые ушла далеко от ручья. Страшно, ново, дико. Но я нашла. Не только ветер. Но и воду. Ее можно было пить. Не ручей, не то, что в ручье. Другое, тяжелое, сильное. В соцветиях, между листьев — крохотные капли, но они такие сладкие. И такие свежие.
Потом поняла, что могу двигать ветки. Раньше касалась всего я. Теперь касались меня. Ветки, камни, капли. Бабочки. Я играла с ними. Они меня слушались. Потом я увидела таких же, как я, они танцевали, я пришла к ним. А потом пришел кто-то… я не помню. Он дал нам всем имена. И дал нам кубок с той водой. До того мы пили по капельке, и нам хватало. А тут целый кубок. Это так тяжело. Я болела. Мне казалось, что я исчезаю. Но потом я, наоборот, появилась. Ирка, такая, как была. Все, что нужно, знаю. Водила воду, кружила траву и деревья, это было совсем не трудно. Мне так нравилось.
Митра расслабленно внимал ей, пальцы Тромеры плясали над ним. Вдруг она замерла.
— Вот он! Пришел!
Митра медленно встал. На опушке леса, на самом краю видимости виднелась странная фигура — дымный столб, в котором едва угадывался силуэт воина.
— Ничего не разобрать, — пробормотал Митра. — Подойди к нему!
Тромера подчинилась. Когда она приблизилась к силуэту, тот качнулся — сначала к ней, потом от нее. Она замахала руками, что-то протараторила. Потом, вытянув руку, словно вела кого-то, пошла обратно. Фигура плыла вслед за ней.
Вблизи быстрой Тромеры дымный силуэт словно прояснялся. Четче выступали детали — старинный полуоткрытый шлем с невысоким гребнем, абрис лица с густой бородой, широкие плечи, мускулистые руки.
Митра приблизился, изо всех сил вглядываясь в едва очерченное лицо. Фигура слегка поклонилась, прижав руку к груди.
— Покажи мне его руку.
Пальцы Тромеры пробежались от плеча вниз. То, что открылось, заставило нимфу вскрикнуть. Галга зашипел.
В могучие руки в трех местах — бицепс, предплечье и тыльная сторона ладони
