Пустые мусорные баки. Больше за окном смотреть было не на что, но Максим продолжал напряженно вглядываться в этот унылый пейзаж. Не заслуживали такого пристального внимания и аккуратно подстриженные кусты, выполняющие декоративную функцию. На самом деле так юноша пытался собраться с мыслями и переварить только что услышанное.
– Честно говоря, до сих пор я ни разу не сталкивался с таким результатом, – неуверенно сказал специалист Тестового центра и поправил очки. – Случай из ряда вон выходящий.
Максим, наконец, перестал вглядываться в мусорные баки и посмотрел на сидящего напротив мужчину лет сорока на вид с гладко выбритыми щеками, острым носом и широкими скулами. Взгляд юноши зацепился за его выпирающий кадык – тот словно жил своей жизнью, прыгая вверх-вниз, казалось, в самые неподходящие моменты.
Специалист прокашлялся и склонился над распечаткой теста, разложенной перед ним
– Очень жаль, но в документации прописаны точные цифры, – его голос звучал так, будто он просил прощения. – От ста баллов и выше. А у Вас, как я уже озвучил, девяносто девять.
Взглянув исподлобья на юношу, он вздохнул и продолжил:
– Не отчаивайтесь, жизнь за пределами Периметра не сильно отличается от той, к которой Вы привыкли. Просто немного другой… уровень. Все чуть проще. Обыкновенная городская жизнь рядом с такими же людьми. Правда, искусство там мало развито…
Максим почти не слушал специалиста. Он хорошо помнил по школьной программе, что такое «жизнь вне Периметра». Вредное производство, дурные нравы, зловонные сточные канавы и многое другое, про что часто рассказывали педагоги, стараясь повлиять на детей. Отчасти это удавалось – одни прилагали больше усилий в учебе, другие влюблялись в описываемый мир недозволенного и забрасывали обучение совсем.
Когда юноша уже покидал кабинет специалиста, тот напоследок сунул ему в руку брошюру и подбадривающе, как ему самому казалось, похлопал по плечу.
Выходить наружу Максим не торопился – нести дурную весть домой было тяжко, непосильно для подростка. Оттягивая неизбежность, он на ходу листал брошюру, информацию из которой получил еще в детстве, да и многократно повторяемую на занятиях. Но сейчас она была какой-то новой, необычной… нужной.
Листовка была оформлена в сдержанном, но дружелюбном стиле, всем своим видом напоминая, что напечатана в Периметре – оплоте изящества и величия человечества. Содержание также отличалось высоким слогом, хоть и повествовало о не самых высоких событиях человеческой истории.
Несколько поколений назад общество начало страдать от перенаселения, поэтому не могло позволить себе нецелевого использования территорий и ресурсов. Тогда была проведена Реформа Каплана, которая была встречена большинством крайне недружелюбно. Суть ее заключалась в принудительном разделении людей на две части в зависимости от уровня интеллекта. Тест Никитина был призван совершить это самое деление, установив пороговый показатель в 100 баллов из 160 возможных. Интеллектуальное меньшинство получило право жить в Периметрах – огороженных центральных частях городов. Все остальные отправились за их пределы.
Жизнь внутри Периметра олицетворяла собой все лучшие качества и достижения человечества – здесь не было места как лжи, сквернословию и внебрачным отношениям, так и дизельным двигателям, вредным фабрикам и ярким неоновым огням. Все запрещенное получило широкое распространение во «внешнем мире».
Лозунгом жителей Периметра негласно стала фраза «Все для будущих поколений», остальных – «Живи в свое удовольствие». Причина таких ценностей была проста: каждый живущий вне Периметра не мог иметь детей – Реформа Каплана предусматривала принудительную стерилизацию.
То же ждало и Максима.
Брошюру он бросил в аккуратную небольшую урну, покидая здание.
Его одноклассники стояли снаружи, чуть поодаль от дверей Тестового центра, и разговаривали о чем-то со сдержанными улыбками на лицах – возраст обязывал быть аккуратнее с демонстрируемыми эмоциями.
– Привет, – поздоровался Парвиз, – Все хорошо? Ты задержался.
– Привет! Все нормально, зашел умыться, – ответил Максим, стараясь не дать краске проступить на лице.
Ребята приветственно кивнули и, заметив покрасневшие щеки товарища, опустили глаза. Каждый понимал, что это значит.
– Давайте пройдемся, поговорим о чем-нибудь, – предложил Алин, жестом указывая в сторону парка. На территории Периметра зеленые зоны были повсюду.
Группа двинулась в указанном направлении. Правила хорошего тона призывали не проявлять внутренних переживаний на глазах у посторонних, то есть где-либо, кроме родного дома. Раньше они считались детьми, поэтому могли без опаски громко смеяться на улицах, кричать всякие несуразицы, размахивать руками, теперь же, когда им было по восемнадцать лет, да еще и тест Никитина пройден, вести себя по-детски уже было нельзя.
– Хочу на этой неделе посетить новую выставку Лучано, – первой нарушила молчание Агата – единственная представительница прекрасного пола в этой компании. – Мама очень советовала.
– А я уже успел побывать на ней, – отозвался Давид с весьма недовольным видом. – Должен признать, прошлые его работы были весьма интересны. Новые же мне показались пародией на картины, уже приобретшие популярность. Самоплагиат, если можно так выразиться.
– Вот уж не соглашусь, – запротестовал Парвиз. – Среди выставленных работ немало достойных. Одна «Угасающая юность» чего стоит!
– Так «Угасающая юность» ведь перекочевала из прошлой выставки, – с некоторым ехидством напомнил Давид. – А на ту с позапрошлой.
– Ах, и верно, – Парвиз прикусил нижнюю губу. – Я ведь читал в подписях об этом.
– Мне кажется, что нам стоит сходить всем вместе и посмотреть на деле, раз уж там сразу собраны и новые, и старые работы художника, – задумчиво сказал Алин, растягивая слова.
Одобрительные возгласы остальных ребят означали, что решение принято – нужно идти.
После этого они впятером спустились по аллее, обсуждая творчество других художников современности и прошлого, затем переключились на поэтов и, горячо дискутируя о работах Блока и новых его последователях, остановились у автомобильной дороги. Бесшумные моторы проезжающих электрокаров не мешали продолжать беседу.
– А я вот думаю, что живи Александр Александрович в наши дни, – рассуждал Парвиз. – Он бы таких стихов не писал. Ведь несогласие с теми или иными устоями общества и рождает пламенный протест, превращенный в поэзию.
– Не совсем тебя понимаю, – отозвался Алин. – Ты хочешь сказать, что жизнь поэта – постоянное негодование?
– Возможно, он имел в виду другое, – ответила за товарища Агата, ее глаза заблестели. – Что поэт по своей сути всегда боец, воин духовного, сражающийся с дурными нравами ради всеобщего блага. А поскольку сейчас человек излечился от многих недугов старого мира, классикам пришлось бы поднимать совершенно иные темы. Я верно поняла тебя?
– Ну… да, – сконфуженно отозвался Парвиз. Глядя на него, становилось понятно, что он закладывал в свои слова далеко не такой глубокий смысл. – Я об этом и говорил.
Видя смущение товарища, ребята тихо захихикали
