Лев Кассиль
История с бородой
Когда хотят сказать, что какая-нибудь история стара и давно всем известна, говорят, что она уже имеет длинную бороду.
Про мою новогоднюю историю тоже можно сказать, что эта история с длинной бородой, и даже не с одной, а с двумя, если хотите…
Всё, о чём я собираюсь вам сейчас рассказать, случилось вскоре после окончания войны, в канун Нового года, недалеко от Минска, в рабочем посёлке, при заводе, где директором товарищ Барабаш.
Заводские комсомольцы решили устроить для ребят славные каникулы. Когда-то у завода был свой отличный клуб, но фашисты при отступлении взорвали его, и временно под клуб переоборудовали один из больших бараков. Здесь и устроили новогоднюю ёлку.
Ребят в посёлке было много, и, как выражался секретарь заводского комитета комсомола Сеня Михалёв, ёлка работала в три смены. Трижды в день зажигали на ней цветные лампочки — и утром, днём и вечером седовласый неутомимый бородач в звёздной шапке водил ребячьи хороводы вокруг воздвигнутой посередине барака высокой ели, привезённой комсомольцами из лесу. В колючих душистых кущах ютились маленькие жар-птицы из фольги, укромно излучали синий и красный свет лампочки, и зеркальные шары, отягчая разлапистые ветви, перевитые бусами, отражали в себе пёстрый, вращающийся мир ребячьего праздника.
— Взялись за руки! Сделали круг!.. Пошли за мной! — бодро выкрикивал дед. — Раз, два, раз, два!.. Ходи, ходи веселей, лапоточков не жалей. Девочка, как тебя зовут? Валя? А тебя как? Коля? Ну-ка, Коля-Николай, возьми Валю да шагай, вот так, за мной… Раз, два, раз, два… Топ, топ, сапоги! Ты нас тронуть не моги!
Сверкали серебряные блёстки на белой бороде деда, топали его узорчатые юфтовые сапожки, алели красный верх шапки и кушак, перетянувший белый маскхалат[1], который был надет поверх ватника. Сколько веселья, хитрого и неутомимого, было в том расторопном деде!.. Он уже охрип к вечеру. В сипловатом баске его то и дело проскакивал, словно искра в выключателе, какой-то совсем не дедовский петушок. И тогда казалось вдруг, что дед уж не так стар и, судя по голосу, сам себе годится во внуки. Он так и сыпал прибаутками, шутками, песенками, был неистощим на затеи. То загадывал смешные загадки, то изображал паровик и водил за собой поезд, то заставлял скакать всех вприпрыжку вокруг ёлки, то сам пускался в пляс. И баянист играл тогда марш Черномора, а Дед-Мороз пел сам про себя смешную песенку о том, «как у деда борода — вот отсюда дотуда, а оттуда через туда и потом опять сюда».
Дети так и льнули к нему. Только самая маленькая гостья — ей надо было бы гулять на ёлке в первую смену, утром, но мама по ошибке привела её вечером, — самая маленькая девчурка, укутанная в пуховую шаль, которую мама так и не позволила снять, долго не решалась протянуть деду свою руку, пятилась, прячась за мать, и даже всплакнула сперва. А потом уверилась, что ничего страшного тут нет, и, доверчиво вложив свою ручонку в руку деда, на которой красовалась огромная расписная рукавица, всё допытывалась:
— А ты настоящий? В лесу живёшь?
На что лукавый дед отвечал:
— Настоящий, лесной, правдашный, внученька.
И щекотал её нос своей мягкой белой бородой. А тем временем секретарь комсомола Сеня Михалёв, стоя поодаль с директором завода товарищем Барабашем, приехавшим взглянуть на ёлку, сам очень запарившийся, но довольный успехом ёлки, хвастался:
— А дед, дед?! Как вы считаете, товарищ Барабаш? Силён дед? Прямо как в Москве, в Колонном зале, не хуже. В смысле бороды у нашего даже длиннее, даю слово! Теперь имеется свой у нас, освобождённый Дед-Мороз. Мы специально выделили. На весь период, так сказать, каникул.
А освобождённый Дед-Мороз, этот семижильный старик, продолжал куролесить у ёлки, смешил детвору, а потом согнал со стула баяниста, поднял маленькую гостью на руки, и она, высвободив подбородок из пуховой шали, косясь на мать, читала стишки: «Травка зеленеет, солнышко блестит». Стихотворение было не по сезону, потому что за стенами барака шуршала метель, но ёлка зеленела, шары блестели, и все усердно хлопали, когда довольная успехом своей дочки мать сняла её со стула.
Сеня Михалёв всё время озабоченно выбегал из зала, звонил куда-то по телефону, шептался с директором. Он готовил сюрприз. Ещё утром Сеня договорился, что на ёлку приедут гости. Он обещал послать за ними машину, но, как всегда, в последнюю минуту с директорской машиной что-то случилось, и за Героями пришлось послать неказистый «пикап»[2]. Теперь Сеня очень волновался, что Герои обидятся и не приедут.
Но вот кто-то из заводских ребят вызвал Сеню за двери. Он помчался туда, поправляя на бегу белый пикейный воротничок, который всё вылезал из-под галстука, и через минуту вернулся в зал с лицом, предвещающим что-то очень торжественное.
— Ребята! — закричал он. — Минутку тишины! Ребята, к нам на ёлку приехали дорогие гости — Герои Советского Союза!..
Дед захлопал своими пёстрыми рукавицами, хоровод распался, дети кинулись навстречу приехавшим.
Их было двое. Один — совсем юный лейтенант-артиллерист со скрещёнными пушечками на погонах. Другой — уже не молодой на вид капитан. У него было худое, неулыбчивое и, как показалось ребятам, строгое лицо. Ранняя седина побелила виски. Он шёл, опираясь на палку. Ребята обступили гостей, становясь на цыпочки, заглядывая им на грудь и наперебой считая ордена. Гости оглядывались в замешательстве, застенчиво улыбались, и в золотых звёздочках на их гимнастёрках прыгали огни ёлки.
А потом Дед-Мороз мигом собрал ребят к ёлке, расставив всех по местам, поднял руку в пёстрой рукавице и неожиданно окрепшим хриплым басом скомандовал:
— А ну, ребятки, дружно — раз, два, три!.. Ти-ши-на!
И все с восторженной готовностью оглушительным хором повторили раздельно: «Ти-ши-на!» Казалось, что дети только рады новому и законному поводу для крика, но действительно водворилась такая тишина, что слышно было, как позвякивают стеклянные висюльки на кем-то задетой ветке.
Опираясь на палку, ручка которой изображала клюв какой-то странной птицы, капитан вышел вперёд и неловко повернулся у ёлки лицом к ребятам — у него ещё не совсем хорошо, видно, действовала нога.
— Дорогие дети! — медленно начал Герой.
Маленькая
