Василий Дмитриевич Ряховский
За отцом
I
Степка с Ванькой всегда очень радовались приезду отца. Приезжал он редко. Говорил, что в городе много работы. Какой работы — они не знали, но лучше б ее не было, и отец жил бы всегда дома. Мать много хлопотала по хозяйству, постоянно дергала их, отрывала от игры. Только-только наладится игра с ребятами на выгоне, она уже кричит с крыльца:
— Куда вас укатило! Степка, воды принеси!
И Степка должен сейчас же бросать, иначе мать в волосы залезет. А без Степки и Ваньке не игра. Отец сразу оживлял все. Приезжал и, пыльный, первое дело к ребятам.
— Ну, огольцы, прыгаете?
И улыбался в повисшие косицы рыжих усов.
Привозил книжек, игрушек всяких. И целые дни, пока отец жил дома, ребята висли у него на руках, ни на шаг не отходили. Мать вступалась:
— Чего ты с ними няньчишься? Пошли их куда-нибудь…
А отец обхватывал обоих сразу за спины, прижимал к себе.
— Ладно-ладно. Без них обойдется.
Степка вступал с отцом в деловые разговоры. Хмуря веснущатый лоб, раздувал губы:
— Скажи, папа, хорошо быть коммунистом?
— Эка ты какой! — Отец смеялся, заглядывал в серые Степкины гляделки. — Хорошо. Вот вырастешь, узнаешь.
Ванюшка жался к отцу под руку.
— Папа, а мы с Степой будем коммунистами?
— И ты тоже?
Отец шершавил Ванюшкину голову.
— Будете. Вам сейчас сколько годов-то, ну?
— Мне двенадцать скоро, — отвечал Степка.
— А мне десятый пошел.
— Ну, вот. Когда вам будет побольше, тогда и в коммунисты. Степа поскорее, а тебе, Ваня, подольше.
И о коммунистах долго говорили ребята, когда укладывались вместе спать в сенцах. Им думалось, что в городе все время заседают коммунисты, такие все большие, в кожаных пиджаках и с громадными револьверами. Заседают, воюют со всякими бандитами, сажают в Чеку, расстреливают. Степка, вглядываясь в темноту широкооткрытыми глазами, развивал планы прижавшемуся теплому Ванюшке:
— Вырасту большой, — первое дело в Вечеку подамся. Я этой всякой банде, буржуям, кровь спущу! Револьвер буду носить во-какой, всех больше.
— А я?
— Ну, а ты будешь у меня Исполком. Это штука полегче, потому ты маленький еще.
— Я вырасту тоже с тебя, — робко говорил Ванька и затихал под неожиданный крик Степки:
— Много ты вырастешь, шишгарь! Не сбивай!
В этот раз отец приехал поздно ночью. Ребята живо вскочили с постели, выбежали на крыльцо. Фыркала лошадь. Отец — невидный в потемках— возился с чем-то и вполголоса говорил матери:
— Потише. Сведи лошадь… Утром уеду.
И прошел мимо ребят в избу, пробежав рукой по их головам.
— Спали бы…
И по тому, как суетилась мать, побледневшая, озирающаяся на занавешенные окна, и как необычно строго держался отец, ребята поняли, что случилось что-то.
Поздно пришли к отцу сельские коммунисты: Вася Тарарай — председатель — и черный, как жук, Митрофан Серов. Засиделись долго. Сидели, склонив головы над столом с затухшим самоваром, шептались о чем-то. Мать — вытянувшаяся— сидела у печки, сцепив туго на коленях руки.
Степка, свесившись с кровати, слушал, отталкивая мешающего Ваньку. Тот толкал в спину, шептал, готовый заплакать:
— Пусти, и я… Ну, пусти же, Степа.
Наконец Степка внял просьбам, уладил Ваньку рядом. Слушали, запирая в себе дух.
Отец срывающимся голосом, часто переходя в неслышный шопот, говорил:
— Опасность здоровая… Может все перевернуть. Банды идут ходом. Приготовиться нужно. Тут тоже могут…
Дальше ребята не разобрали. Гулко ударил голосом об стол Митрофан:
— Как ты говоришь?
— Мамонтов, — говорил отец. — Атаман деникинский. Прорвался. Нигде сдержать не могли. Неожиданно. Теперь всё на ноги подняли. Передают, казаки все громят, ни с чем не считаются.
Всколыхнула тишину мать. Шумно вздохнув, громко сказала:
— Доделались… Говорила я, добром не кончится. Эх!
Взметнулся отец:
— А, не хнычь ты! Не до тебя!
— Тебе, конечно, совсем не до меня… Закрутился… У тебя вон они, о них надо подумать.
Махнула головой в сторону прижукнувших ребят, замолчала готовая заплакать.
Опять бухнул Митрофан:
— Не об том, Матрена. Погоди, не сбивай…
Кричал петух в сенях, хлопая крыльями, завозились овцы где-то, а они все сидели. Степка, пересиливая сковывающую голову дрему, слушал, как отец говорил, стуча ребром ладони по столу. Ванька, уткнувшись в спину Степке, уже спал.
— Держите ухо востро. Дежурьте на почте. Чуть что, из городу вам знать дадут. Следите за всяким элементом. Бумаги всякие соберите в кучу, и ежели какая тревога, не оставляйте, с собой берите…
Дальше Степка не слыхал. Не совладев со сном, ткнулся в подушку.
Проснулись утром, отца уже не было. Мать ходила невыспавшаяся, с окружившимися бессонными глазами. Степка видал, как она в амбаре, ткнувшись головой к закрому, плакала, приподнимая костлявые плечи.
Для выяснения вопроса устроили в картофельной грядке совещание. Собрались: Митяха, Кутырь и Серега Пичок. Засели в грядке, где самая высокая ботва. Степка, обводя всех широко раскрытыми от выпиравшей тайны глазами, сделал доклад:
— Большевикам конец, ребята, приходит… К городу идет с огромадными войсками атаман казаков Мамонтов.
Ребята, затаив дыханье, слушали. Первый не выдержал Пичок. Шмыгнул курносым носом, спросил:
— Стрельба будет? Ух, здорово!
— Пушки будут бить… Во, как!
И Степа присунулся вплотную к кругу голов.
— Все громить будут. Сраженье предстоит— я те дам.
Митяха, махнув руками, перебил:
— Коммунистов вешать будут.
— Кто?
Степка презрительно оглядел замызганное лицо Митяхи. Тот, сбившись, замялся, а потом отвел глаза в сторону, процедил:
— У мужиков нагорело. Все говорят. А я што?
— Руки не выросли! — Степка поднялся на ноги. И не сдерживая больше тайны, обрушился на Митяху — Дюже их боятся, мужиков-то! У коммунистов небось сколько силы-то, револьверы. Вон, папа показывал бомбы. Трахнут одной, и от нашего села может только дым столбом. А то!
Ни до чего не договорились. Мать сбила. Крикнула с риги:
— Степка, Ванька! Где вас придушило!
Разошлись.
А вечером на выгоне играли в Мамонтова. Вооружились палками, деревянными лошадями, выстроились. Ванька лез вперед:
— Кто за Мамонтова?
— Уйди ты!
Степка путался: не знал, кого ему играть, — Мамонтова или большевика. Плохо, что большевикам отступать придется, а Мамонтова неловко, — отец коммунист, а он в эту банду полезет. Ломал голову. Ребята ждали, сдерживая нетерпеливых коней. Наконец решился.
— Ладно. Ты, Вань, будешь Мамонтов. Тебе нескоро в коммунисты, ты пока бандой побудешь. Ладно? А я — большевик, Вечека.
Ребята рассыпались по выгону, залегли за валами. До ночи шло
