Вместо предисловия
Пушноряд: меховое сознание
Снег: острый, скрипучий, сухой и бездонный – первые воспоминания. Снег тёплый и мягкий, снежинками в волосках пушистого меха. Бабушка с ног до головы меховая: и шуба, и шапка, и сапоги с оторочкой. Мех болтается у Ляли на груди – пушистые шарики на завязках меховой лисьей шапки. Шапку Ляля не видит, а пушки видит, они качаются: качи-качи-кач, качи-качи-кач… Так её сейчас качает бабушка, осторожно придерживая, чтобы не упала, но Ляля всё равно грохнулась назад, на спину, затылком в снег, и увидела: снег на фоне платинового неба, тёмное пятно (качели пронеслись), и опять снег, а потом уж бабушка подобрала. Ляля специально шлёпнулась – решила полетать, всё равно не больно, только глубоко оказалось – снег шёл весь день и всю ночь, вот и нападал пушной периной.
Говорят, что дети помнят себя отчётливо лет с пяти. Ляля помнила с трёх, а этот кувырок, кульбит с качелей, произошёл, когда ей только-только исполнилось два годика. На Лялин день рождения всегда снег, пятнадцатое декабря – самые короткие дни, самые длинные серебристо-чёрные ночи. Ляля запомнила свой второй день рождения, тогда она была по-настоящему счастлива.
Ляля обожала свой город. Пушноряд – самый лучший, самый сказочный город. Здесь все меховые зимой: и люди, и деревья укутаны в душегреи, ледяные, колкие или тёплые, мягкие. Здесь укутаны в пуховую перину маленькие дома, оставшиеся от прошлой жизни, где охотники ещё прибивали мех к своим доскам – первым доисторическим лыжам.
Зимой бывает минус двадцать, и часто бывает. Если на улице холодно, тогда можно смотреть в окно. Ляля живёт на последнем, двенадцатом этаже, остальные дома в Пушноряде ниже. Сейчас-то нет, а в 90-х всё ещё было по-старому. Ляля часами могла смотреть в окно. Внизу, в «ногах» многоэтажки, двигаются пятна: дымчато-красные, рыжие, пегие, паломиновые, пепельные, песочные, пёстрые, грязно-жёлтые, жемчужные, голубые, топазовые, серые, серебристые, бурые, чёрные – тёмные пятна на белом хедлунд[1], это люди в пальто и полупальто. Шуба – слово для непосвящённых. Пальто из меха – привычнее пушнорядцам. Говорят же «норковое манто». Манто – это и есть пальто в переводе с французского. Французы не говорят «шуба», и пушнорядцы вслед за законодателями мод тоже. Овечья – шуба. Но лисье и норковое – только пальто. И беличье пальто. Овечий – мех, но лисья и норковая – только пушнина. И беличья – тоже пушнина. Шкурка ценных зверей – пушнина. Потому что это валюта. На все времена и до сих пор. Это Ляле бабушка объясняла. Бабушка специалист и всё Ляле в детстве объясняла. Бабушка из Москвы приехала. Её отобрали для зверосовхоза, когда она диссертацию защитила в аспирантуре, в университете. Бабушка занималась проблемой изменения химического состава волос и волосяного покрова у человека в зависимости от того, какие препараты он принимает. Казалось, что работа должна заинтересовать судмедэкспертов и патологоанатомов, но за работу ухватились звероводы-генетики. Пушноряд тогда, в 60-е, стал терять в прибыли: на международных аукционах лисий мех стал проигрывать по качеству американскому и канадскому, стал продаваться хуже и дешевле, чем у конкурентов. Руководитель племенного хозяйства уже второй год лично выбирался в Москву, в университет, на химфак, чтобы послушать защиты диссертаций молодых химиков. Он и предложил Лялиной бабушке переезд. Бабушка, тогда совсем молодая, сомневалась: муж от переезда отказывается наотрез. Но мама мужа и его сестра уговорили нелюбимую невестку принять предложение, объяснив честно, искренне, что «такая удача: будет свой человек на меховой фабрике». Про зверосовхоз и племенное хозяйство свекровь и золовка слушать не хотели, они уже мечтали о шубах, о настоящих пушнорядских шубах, которые в то время шли в основном на экспорт…
Смотрит Ляля дальше в окно. В мороз многие щеголяют в фирменных пушнорядских развесистых шапках-ушанках из красной лисы[2] и хромистов[3]. За этими шапками едут к ним торговцы с клетчатыми баулами – круглый год у фабрики стоят автомобили, автобусы и микроавтобусы. Но больше всего покупателей осенью – сезонные закупки шуб (приезжих не переспоришь: шуба и шуба), полушубков, пелерин, палантинов, жилетов, жакетов, ковров и фирменных норковых беретов. Хвосты почти не продают, первосортные хвосты идут на ковры и сумки, забракованные – на фабрику художественных кистей. А вот муфты – Лялино любимое – не пользуются спросом, их дарят к крупным заказам. Для приезжих в городе – гостиницы, а в пригороде – целые коттеджные посёлки. Осенью и зимой нет отбоя от охотников, для них гостиницы всё больше в окрестностях – в Пушнорядье. Две буквы окончания, а как многое меняется. Пушнорядье, или Пушнорядский район, – как природная крепость, уникальный микроклимат: поля, и леса, и болота, речка Рябушка, и даже есть острова – маленькие, но всё же; в Пушнорядье огромный зверосовхоз, хозяйства, фермы.
В пригороде есть и собачьи питомники, куда ж без охотничьих зимних собак. Там же есть страшное место – притравочная станция. Забракованных норок и лисиц выкидывают туда. Без притравочной станции нельзя охотникам, она всегда была. Лайки-медвежатницы – лучшие породы на пушнорядской притравочной станции, они не подводят, да и красногоны[4], гончие и борзые, по осени хороши, до снега. Местные охотники записываются в очередь на элитных щенков. Приезжие охотники специально обученных собак берут в почасовую аренду. Но есть «тихие» охотники, они приезжают в Пушноряд без снаряжения, но с фотоаппаратом, такие селятся в частные дома. Пушнорядцы – егери, загонщики, оклад, молчуны и стрелки – сдают охотникам комнаты в посёлках и свои услуги заодно – успевай только фотографировать и забирай трофей.
В Пушнорядье, в библиотеках, непросто найти Коваля «Недопёсок», хотя песцов тут нет. Были когда-то давно, но всех побили-перестреляли. Не найти и Юрия Казакова «Арктур – гончий пёс», и «Белого Бима», и «Заячьи лапы» Паустовского. Пришвина тоже любят. Смеются над Носовым. «Три охотника» – там всё как в жизни. Охотники травят байки и сами в них верят. Всё это близкие книги для пушнорядцев. Зато всегда можно найти очерки Аксакова об охоте и охотниках – кто-то из «челноков», этих людей с клетчатыми сумками, в каждый заезд в Пушноряд привозил эти книги. С «челноком» даже сюжет сделали на местном телевидении. Закупщик рассказал, что работал в типографии, и с ним расплатились не деньгами, он получил зарплату книгами. Но реализовывать не стал, принял решение уволиться с работы и торговать шапками и прочей ценной пушниной. Но жалко, что книги пылятся дома, а пушнорядцам они будут небезынтересны. После репортажа все читающие горожане поспешили в библиотеки и взяли книги. Челнок привозил ещё и ещё. И теперь Аксаков и в библиотеке, и у многих на полках… «Недопёсок» ставят в детских садах. Все дети мечтают играть этого маленького отчаянного песца. А школьники обожают играть носовских охотников, ну и носовского медведя заодно. Книги про охотников и пушных зверей стоят у Ляли на полке, а полка висит над столом – это мама прибила в один из своих приездов. Там ещё книга Сетона-Томпсона про чернобурку Домино. Ляле она очень нравится, у Ляли на кассете мультик про лисёнка Вука, там сюжет похожий. Но бабушка плачет, читая эту книгу, Ляле плакать совсем не хочется, но почему бабушка так расстраивается? Ляля и читать стала учиться, чтобы самой читать, чтобы не слышать всхлипывания, не видеть бабушкины слёзы.
