Книга Жили-были двое - Екатерина Риз

Митя пришёл к ним под утро. Ефимов, спросонья, далеко не сразу понял, в чём дело, только почувствовал, что Саша торопливо выбралась из-под его руки, что-то зашептала, а потом рядом с кроватью торшер зажёгся.

— Тебе сон плохой приснился? — услышал он Сашкин голос, и глаза открыл. Потом потёр их, потому что никак не получалось сфокусировать взгляд на сыне, который стоял перед их постелью, и выглядел мрачным и несчастным. А Саша лоб его трогала.

— Что случилось? — спросил он.

— У него температура.

— Отлично, — пробормотал Толя, не в силах так сразу скинуть с себя сон, — набегался без куртки.

Митька на это лишь вздохнул, а как только мать поднялась, лёг на её место и забрался под одеяло. Толя же проводил Сашу взглядом, а когда она из комнаты вышла, на сына посмотрел. Пригладил его волосы, потом обнял мальчика и прижал того к себе. Митька заметно трясся, и его было жалко. Сильно и отчаянно. Незнакомо, и оттого ещё более отчаянно.

Толя погладил сына.

— Мить, что у тебя болит?

Мальчик повозился под одеялом, потом нос наружу высунул.

— Горло. И голова.

— И ноги, — подсказал Ефимов. — Потому что бегал раздетый долго и упорно.

Митька сделал слабую попытку его ногой пихнуть.

— Ну, пап. — Голос звучал вяло и совсем не возмущённо.

Толя больше ничего говорить не стал, снова его погладил, а другой рукой голову подпёр. А вернувшуюся Сашу встретил ясным взглядом окончательно проснувшегося человека. Да и она сонной уже совсем не выглядела. Присела на постель со своей стороны, сунула Митьке под мышку градусник для начала, затем привычно и аккуратно налила в пластиковую ложку лекарство из бутылочки. В комнате запахло клубникой. Заставила сына вылезти из-под одеяла.

— Рот открывай.

Митька сморщился, но рот открыл. Зато зажмурился. А как только лекарство проглотил, тут же нырнул под одеяло, на этот раз поближе к отцу. Ефимов был горячим и большим, и трясущемуся в температуре ребёнку рядом с ним было весьма комфортно. Саша тоже сына погладила, через одеяло, а Толе негромко сказала:

— Когда у него температура, ему снятся кошмары. И он всегда ко мне приходит.

Ефимов едва заметно усмехнулся.

— Это мило.

Саше его слова почему-то показались, хоть лёгкой, но всё-таки насмешкой, и она ткнула пальцем Толю в лоб. Он неслышно рассмеялся.

Минут через десять, отложив в сторону градусник, наконец, улеглись. Часы показывали четыре утра, за окном темно, в доме тишина, но самое главное, что Митька перестал трястись. Свернулся клубком между ними и заснул. Толя даже шевельнуться боялся, не желая его будить. Только руку к Саше протянул. Знал, что она прижала к себе сына, даже в темноте, не видя, знал, что она очень осторожно пригладила его волосы и поцеловала в макушку. И всё это казалось безумно важным, и будило в душе странное томление. Но, возможно, сказывался стресс от внезапного пробуждения среди ночи, в такой ситуации мысли и чувства путались, особенно, когда выяснялось, что его ребёнок заболел. Это было для Толи в новинку. Митька, с его неуёмной энергией и с отменным, как казалось, здоровьем, вдруг затемпературил, как обычный ребёнок. Теперь Ефимов знал, что и с Митей такое может случиться, в любой момент. И наблюдать за Сашей сейчас тоже было необычно. Сразу становилось понятно, насколько она сына любит. Толя и раньше видел, как Саша на Митю смотрит, как обнимает его, целует, грозит пальцем за мелкие шалости, но чаще смеётся над его шутками и милыми глупостями. А вот сейчас попросту сжала его в своих объятиях, будто боялась, что его кто-то отнимет, или защищая, от болезни.

Ефимов руку на её подушку протянул, погладил её по волосам.

— Сашка, — очень тихо проговорил он.

Саша вздохнула, голову приподняла, а потом опустила её, прямо Толе на руку. Он улыбнулся в темноте.

— Спи, — едва слышно отозвалась она. — Митя уснул.

— Да.

Саша недолго обдумывала, решила, что Толя должно быть встревожен, поэтому решила его успокоить:

— Такое бывает, ничего страшного. Дети температурят.

— Угу. — Потом шепнул: — Я не об этом.

— А о чём?

— Я люблю тебя.

Просто сказал, или это ей показалось, что просто, а на самом деле Толе это стоило каких-то усилий, но, судя по его голосу… Что можно расслышать в шёпоте, какие эмоции? Поэтому Саша молчала, а палец Толи скользнул по её щеке. А он сам повторил:

— Люблю, малыш. Тебя и Митьку. А теперь спи.

Как можно уснуть после такого? Сколько лет ожидания, пустых надежд и несбыточных планов понадобилось, чтобы услышать это признание от него, в темноте ночи, когда между ними спит их сын? Саша с трудом сглотнула комок в горле, была уверена, что Толя это услышал, и притворяться было глупо. И хотя сказать ничего не могла, и не потому, что у неё не было слов, или она не чувствовала того же, ещё как чувствовала, но казалось, что ещё секунда, другая, и она задохнется от переполнявших её эмоций. Голос пропал, горло перехватило спазмом, и если бы была одна, наверное, порыдала бы от души, но возможности такой не было. Не пугать же Ефимова бурной реакцией, не будить Митьку и опять же пугать…

Сглотнула. С трудом, и ещё тяжелее было перевести дыхание, чтобы сделать нормальный вдох. А когда Толя протянул к ней руку, прижалась щекой к его ладони. А Ефимов ещё и волосы её пригладил. Повторил, явно с улыбкой:

— Спи.

Проснувшись утром, только открыв глаза, Толя понял, что будильник, в положенные ему семь часов утра, не прозвонил. За окном солнце, Ефимов на локте приподнялся, зевнул и бестолково уставился на циферблат будильника. Бестолковость прошла через пару секунд, стало понятно, что уже половина девятого, а он в постели один. Ни Саши, ни Митьки. Зато с кухни слышатся голоса, и запахи идут весьма завлекательные. Толя лицо рукой потёр, снова зевнул и лёг. Сладко потянулся. Правда, долго поблаженствовать в тишине и покое ему не дали, в комнату вошёл Митя, и именно вошёл, а не вбежал, не влетел, не скакал на одной ноге и не излучал энтузиазм и бодрость так, что слепило бы глаза. Толя взглядом его ощупал: пижаму с машинками, шерстяные носки на ногах и шарф, замотанный вокруг шеи. И выглядел Митя не больным, скорее, расстроенным.

— Что, пират, горло болит?

Митя носом шмыгнул, забрался на кровать и повалился прямо на отца. Толя усмехнулся, обхватил его руками, а губами прижался к Митькиному лбу. Правда, в итоге, признал:

— Я ничего в этом не понимаю. Вроде, не горячий.

— У меня тридцать семь и пять. Мама только градусник забрала.

— Да-а? Печально.

Митя не ответил, положил голову ему на плечо и вздохнул. А Толя погладил его по спине, сам понимая, что не должен наслаждаться его болезнью. Хотя, он не болезнью наслаждается, а тем, что сын пришёл к нему обнять и поваляться с ним в постели. Это очень много значит. Вообще-то, это первое подобное утро, и то, что оно вообще, произошло, очень большой шаг вперёд.