Ноздри Гарри слегка раздулись, а губы вытянулись в бесстрастной усмешке.
– Я не гей, – сурово ответил он. – Я гомосексуалист, но я не гей.
– Оп-ля, мадам… – пробормотал кто-то у него за спиной. Гарри резко обернулся, а я спросил себя, почему он предпочел медицинский термин общепринятому – во всяком случае, в неформальном общении – слову, но задумываться об этом не стал.
– Да, – продолжал тем временем Гарри, – я гомосексуалист, но я, по крайней мере, говорю об этом открыто. Я знаю, Ленни, что творится в тюрьмах, и могу сказать, что здесь в этом нет никакого отклонения. В заключении это естественно и неизбежно. Да, я таков, и поэтому некоторым кажется, будто они имеют надо мной преимущество. Они воображают, что в нормальной обстановке я мог бы увлечься ими. Но на самом деле у меня, наверное, не встал бы ни на кого из этих старых уродов.
– Так что ты думаешь о Движении за освобождение геев? – спросил я.
– А-а, – небрежно ответил Гарри. – Слишком уж они женоподобные и грязные. И длинные волосы мне тоже не нравятся. Я люблю, чтобы мальчик был опрятен и… похож на мальчика.
– Все это понятно, но что ты думаешь об их идеях?
Гарри мрачно усмехнулся.
– Ну, – сказал он, и в глазах его мелькнул огонек, – я помню, как однажды кто-то назвал Ронни Крея жирным гомиком. Рон взял «люгер» и отстрелил ублюдку полбашки. Вот такое «освобождение геев» мне нравится. Впрочем, если быть до конца откровенным, то я думаю, что Ронни больше обиделся на «жирного». Он всегда немного стеснялся своего веса.
Гангстер-гомосексуалист – это уникальное сочетание приводило меня в восторг. Не удержавшись, я рассказал об этом Жанин, когда мы вместе лежали в постели.
– Скажи, разве тебя это не удивляет?
– Нет, не особенно, – ответила она. – В каждом человеке есть немного гомосексуальности, разве нет?
– Только не во мне, – поспешно ответил я.
– А вот во мне – есть.
– Правда?
Я улыбнулся. Мысль об этом приятно возбуждала.
– Мне кажется, сексуальная ориентация этого твоего Гарри не имеет большого значения. Ведь он, как ни крути, мужчина, и довольно опасный. Все это только доказывает, что все мужчины склонны к насилию вне зависимости от того, геи они или нормальные.
– Хотел бы я знать, где ты набралась подобных идей!
– Только не надо относиться ко мне так, словно я маленькая и глупенькая. В последнее время я узнала много нового. О некоторых вещах я раньше даже не думала, но теперь мне кажется, будто они были мне известны всегда, с самого начала. «Пробуждение сознания» – вот как мы называем это в нашей женской группе.
– Где-где? В какой группе?!.
Я сел.
– Разве я тебе не сказала? – Жанин вздохнула. – Я посещаю собрания женской группы, которой руководит твоя Карен.
– Ты не… – забормотал я. – Ты ведь не говорила ей о нас, правда?
– Нет. Я думала – ты сказал. Ведь у вас – свободные отношения?
– Но ты ей не скажешь?
– Конечно скажу, – с негодованием откликнулась Жанин. – Промолчать о такой вещи было бы непорядочно. Ведь мы все – как сестры. Твоя Карен просто удивительная женщина, и я многому у нее научилась. Занятия в ее группе изменили мою жизнь.
Меня вдруг затошнило. Выбравшись из постели, я принялся натягивать джинсы.
– Что с тобой, Ленни?
– И ты еще спрашиваешь!
– Ты выглядишь очень глупо, Ленни, – хладнокровно констатировала Жанин. – Карен права. Она часто говорит: все мужчины – как дети малые…
Вечером, когда группа Карен собиралась в очередной раз, в доме вырубилось электричество. Переходя из комнаты в комнату, я расставлял в стратегических местах тарелки, к которым были прилеплены зажженные свечи. Запах горячего воска вызывал во мне неприятные воспоминания о тех временах, когда я прислуживал в алтаре. Я чувствовал себя бесконечно виноватым. Я знал, что должен был рассказать Карен обо всем прежде, чем это сделает Жанин. Но я не посмел.
Хлопнула входная дверь. Огоньки свечей на кухонном столе запрыгали и замигали на сквозняке – точь-в-точь как у вотивных свечей, которые ставят перед иконами с молитвой о прощении грехов. Вошла Карен, ее изломанная тень заколыхалась на потолке.
– В чем дело? – спросила она.
– Забастовка, наверное. В последнее время профсоюзы ведут себя особенно активно. Если так и дальше пойдет…
– Понятно, – перебила она холодно.
– Карен, послушай…
– Скотина! – прошипела она в полутьме. – Какая же ты скотина, Ленни!
– Мне очень жаль, но…
– Ах тебе жаль?! Превосходно! Впрочем, чего же я ожидала?! Все вы, мужчины, одинаковы!
– Только не надо делать из этого политическую проблему, договорились? Это было просто увлечение…
– Я не делю проблемы на личные и политические.
– Но ведь это было не серьезно…
– Что для тебя серьезно, Ленни?
– Послушай, Карен, раньше мы не делали из мухи слона…
– О нет. На дворе были «безумные шестидесятые»… Как же, великая сексуальная революция и все прочее! Только мы не победили, Ленни. Мы, женщины, проиграли. Мужчины – те действительно получили некоторую свободу, а мы по-прежнему должны по первому требованию раздвигать ноги и притворяться, будто нам это нравится. Мужчинам – удовольствие, женщинам – притворство.
– Карен, послушай…
– Ты, наверное, воображаешь себя этаким жеребцом в своей черной коже и с «конским хвостом», но на самом деле ты – ничтожество. Ты просто используешь, а точнее – злоупотребляешь своими возможностями, чтобы произвести впечатление на юных, наивных девочек.
– Одну минуточку, Карен, я не…
– Ты ничтожество, Ленни. Как все мужчины. То, что дано тебе природой, ты тратишь на то, чтобы подчинять себе женщин. Ты просто деспот и тиран! Не забывай об этом, потому что я-то не забуду.
И с этими словами она выбежала вон, громко хлопнув дверью.
Когда я входил в главные ворота тюрьмы, охранник-сопровождающий вел меня вдоль боковой стены. По пути к блоку строгого режима мы миновали несколько основных секций, откуда доносилось ставшее уже знакомым гудение сотен голосов. Это гудение исходило из каждой камеры, из каждого блока, с каждой лестничной площадки. На меня оно, как ни странно, действовало успокаивающе, напоминая жужжание пчелиного роя. И только потом мы спускались в Субмарину.
В последнее время меня начинало беспокоить положение в группе. Перестал ходить на занятия Джефф – мягкий, спокойный человек, на совести которого было три убийства. Остановив меня в коридоре после лекции, он сказал, что, как ему кажется, я не уделяю ему внимания. По его мнению, на занятиях солировал Гарри, и только Гарри.
