Но вернемся к социологии. Оценивая, анализируя собственное непростое положение, мои слушатели могли использовать научную терминологию в любом словесном столкновении с тюремной охраной и с администрацией. Новообретенная способность адекватно формулировать собственные мысли становилась важным оружием для защиты своих позиций в борьбе за власть, которая, в свою очередь, является главной целью и смыслом тюремной жизни. Разумеется, эта борьба не была непосредственной и не давала такого глубокого удовлетворения, как физическое насилие, к которому заключенные блока «Е» пытались прибегнуть несколько месяцев назад, когда подняли мятеж, и все-таки это было сопротивление, пусть и особого рода.
Порой сопротивление могло принимать даже форму юмора.
«И вот после занятий на прошлой неделе этот тупой попкарь, – ну, ты его знаешь, – спрашивает меня: мол, что вы изучали сегодня, Джефф? А я с серьезной мордой отвечаю, дескать, мы обсуждали доклад, неопровержимо доказывающий, что большинство тюремных надзирателей – патологические личности, пораженные комплексом авторитаризма. И что вы думаете? Этот дурак улыбается во весь рот и говорит: „Очень хорошо, Джефф, очень хорошо…“»
Должен сказать, что во время занятий мы тратили много времени просто на обсуждение слов. Иногда это было необходимо для уточнения терминологии, но чаще – просто ради удовольствия, которое эти люди получали, постигая точное значение того или иного слова. Впрочем, в конечном итоге это тоже шло им на пользу. Им нравились новые определения, которые можно было применять, описывая собственное положение. Нередко они использовали новые слова в спорах и дискуссиях. Гарри больше других заботился о расширении своего словарного запаса и старательно применял новые термины для характеристики своего опыта и окружающей среды. Особенно нравилось ему слово «рецидивист»; как я подозреваю, в значительной степени это объяснялось тем, что поначалу Гарри никак не мог его выговорить. Но как только трудности остались позади, он принялся использовать его с завидной регулярностью, нередко применяя как умеренно оскорбительное ругательство. «Так мог сказать только рецидивист», – замечал он в ответ на чью-то не слишком удачную реплику. Или: «Типично рецидивистский образ мышления!»
Как-то во время одного занятия Гарри рассказал историю, которая, как ему казалось, служила превосходным комментарием к его излюбленному словцу:
– Когда я сидел в Дурхэме, я познакомился с парнем, который был, наверное, самым матерым рецидивистом во всей Британии. Его камера находилась в блоке строгого режима, и, по слухам, осужден он был по закону о сексуальном насилии. Правда, парня держали не вместе со всякими извращенцами, как полагается по сорок третьей статье правил тюремного содержания, но если человек, совершивший сексуальное преступление, получает категорию А, значит, он сотворил что-то очень серьезное. И вот кое-кто из наших ребят заинтересовался Фрэнком – так звали этого чудика. Он, правда, старался держаться от нас подальше, но однажды двое наших подловили его на лестничной площадке. Парни были настроены серьезно – они собирались порезать его бритвой или сделать еще что-то в этом роде, но сначала им нужно было узнать, за какое кошмарное преступление нашего Фрэнки закатали за решетку. Ну, словом, прижали они его к перилам. Тот, конечно, плачет, умоляет его не трогать. И вдруг ребята его отпускают и спускаются к нам, а сами едва на ногах держатся от хохота. В чем дело, спрашиваем. Оказывается, Фрэнки привлекали вовсе не маленькие девочки-мальчики. Его привлекали хрюшки!
При этих словах некоторые из моих студентов тоже засмеялись. Гарри обернулся на них, и его глаза лукаво блеснули.
– Да, малыш Фрэнки обожал натуральный бекон, – продолжил он. – До того дошел, что просто не мог остановиться. В первый раз он попался на этом деле много лет назад, когда был наивным, впечатлительным юношей и работал на ферме. Главный свинопас застукал его за этим делом и сдал в полицию. Так Фрэнки в первый раз получил свою пару месяцев. И как вы думаете, что представлял себе наш дружок, когда по ночам гонял шкурку в своей камере? Конечно, рыльца пятачками, хвостики крючками… И вовсе не удивительно, что, выйдя на свободу, он тут же нашел себе работу на другой свиноферме и принялся за старое. Его ловили, сажали, снова выпускали. За всю жизнь Фрэнки раз пятнадцать приговаривали за скотоложство и несколько раз – за незаконное проникновение в чужие свинарники. Приговоры были пустяковые, но их было слишком много, так что конце концов наш Фрэнки получил категорию А.
Когда правда выплыла наружу, жизнь Фрэнки превратилась в сущий ад. Над ним смеялись, но почти не били. И все же однажды я ударил его. Это случилось, когда я – из чистого любопытства, конечно, – спросил Фрэнки: «Скажи, дружище, свиньи, которых ты драл, были самцами или самками?» А он уставился на меня с оскорбленным видом и говорит: «Конечно самки! Я же не педик какой-нибудь!»
Снова раздался смех, но он быстро стих, когда Гарри окинул аудиторию тяжелым взглядом.
– Ну и я ему врезал. Он сказал это не тому человеку – вот в чем дело. Впрочем, сейчас речь не об этом. Я хотел просто показать на этом примере, до чего неуклюжа и сложна существующая пенитенциарная система. Она сама порождает такое явление, как рецидивизм. Подумайте сами, во что обходится обществу содержание Фрэнки в тюрьме каждый раз, когда ему захочется почесать конец? Учтите еще судебные издержки, стоимость услуг государственного защитника, отнятое у полиции время и прочие мелочи. За годы все эти расходы сложились в огромную сумму. А ведь Фрэнк не представляет для общества никакой опасности. Быть может, он представляет опасность для своих любимых свинок, но, как он сам не раз говорил, они никогда на него не жаловались. Так не разумнее было купить Фрэнку за счет Министерства внутренних дел пару хрюшек и маленький свинарник где-нибудь на отшибе, чтобы он никого больше не беспокоил?
Должен сказать, что история Гарри не только стала наглядной иллюстрацией к термину «рецидивизма», но и явилась прекрасным примером девиантного поведения. Увы, сама ее абсурдность несколько подрывала серьезность тезиса, который она доказывала. Социология девиантного поведения и без того подвергалась постоянным нападкам как «собрание неудачных примеров», не имеющих никакого отношения к реальным посягательствам на авторитет государства. Энтони Плат обвинял нас в «банальном и политически безответственном пренебрежении общепринятыми нормами морали», тогда как Александр Лайзос осуждал наше «нездоровое», как он выразился, увлечение «психами, шлюхами и извращенцами». Учитывая все это, я не мог не подумать о том, что импровизированное исследование, предпринятое Гарри, вряд ли сможет изменить отношение критиков к социологии отклоняющегося поведения. Кроме того, у меня было сильное подозрение, что всю эту историю он выдумал, чтобы спровоцировать меня на дискуссию.
Я, однако, заметил, что Гарри впервые упомянул о своей необычной сексуальной ориентации. Мне казалось, это дает мне возможность наладить с ним своего рода межвзаимодействие – хотя бы на символическом уровне. Но меня ждало разочарование. На следующей лекции я заговорил о Движении за освобождение геев, и, после нескольких минут неуверенного хихиканья, кто-то спросил у Гарри, что он об этом думает.
