— Остановитесь!!! Остановитесь, я умоляю вас!.. Да остановитесь же, черт вас всех побери!..
Наверное, мой волевой напор был столь силен, что меня поняли одновременно все — во всех трех машинах.
Герр Лемке даже без приказания Фридриха съехал на обочину. Следом затормозил «ягуар» профессора. И только «фольксваген» Клауса и Рэкса проехал чуть вперед и встал перед нашим «роллс-ройсом».
Клаус вынул из-под сиденья синюю полицейскую мигалку и поставил ее на крышу своего совершенно «неполицейского» автомобиля. На всякий случай, как мне потом объяснил Рэкс.
Я бросился открывать дверцу «роллс-ройса», но это оказалось мне не по силам. Помог мне Фридрих, и я стремглав вылетел из машины.
Вокруг все выглядело совершенно иначе, чем тогда...
Было раннее утро.
А тогда была ночь...
Сейчас все было покрыто холодным, слежавшимся снегом, а тогда была теплая немецкая осень. По существу, конец лета.
И по автобану сейчас спокойненько бежали машины — кому куда было нужно.
А тогда все автомобили стояли вокруг нас, рассекая темноту светом своих фар, и в этом свете лужи крови на асфальте были черными, а лица убитых и раненых — сине-белыми...
— Тебе плохо, Кыся? — спросил меня Фридрих.
— Нет, нет!.. Постойте. Не ходите за мной!.. — ответил я.
И я бросился на другую сторону автобана, чудом выскальзывая из-под колес мчащихся автомобилей. Я несся наперерез движению к знакомой полосе густого кустарника и редких деревьев за противоположной обочиной...
Слышал, как Фридрих сказал всем остальным:
— Не волнуйтесь. Он сейчас вернется.
А Клаус негромко добавил:
— Он узнал это место. Вся та история с кокаином произошла здесь... Помнишь, Рэкс?
А я уже лихорадочно разгребал смерзшиеся пласты грязного снега, разбрасывал в стороны комья обледенелой земли под тем самым деревом, где в ту жуткую ночь закопал золотую зажигалку «Картье», потерянную Гельмутом Хартманном, найденную мной и Дженни. Которую мы так легкомысленно хотели подарить моему Водиле...
Но вот из-под мерзлой земли показался кусочек тряпочной ветоши, и я возблагодарил Всевышнего, что ветошь была промаслена! Она не сгнила, не рассыпалась, не разорвалась, когда я, упираясь всеми четырьмя лапами, скользя по подтаявшему подо мной снегу, тащил ее из мерзлой земли.
— Тебе помочь? — мысленно спросил меня Рэкс с той стороны автобана.
— Обойдусь... — ответил я ему и вытащил этот проклятый комок ветоши.
Раскатал его когтями и выволок из него золотую зажигалку «Картье»!
Прихватил зажигалку зубами и, совершенно обессиленный, вернулся на обочину автобана. Дождался, когда поток машин слегка поредел, и неторопливо пересек проезжую часть.
Подошел к Монике фон Тифенбах-Хартманн и положил эту зажигалку у ее ног. В конце концов, Моника тут совершенно ни при чем...
* * *
Аэропорта я практически даже и не видел.
Несмотря на то что все окружающие меня, даже Дженни, накануне прожужжали мне все уши, какой аэропорт в Мюнхене! И по величине, и по комфортабельности, и по инженерной мысли. Последнего я не понял, но сообразил,что это — что-то особенное!..
Однако увидеть аэропорт мне так и не удалось, и только лишь по собственной вине.
Я категорически отказался от поводка с системой ремешочков на фигуру и попросил, чтобы до самолета меня донесли в сумке, как это делал когда-то мой дорогой Водила. В эту же сумку можно положить все документы, следующие вместе со мной, и спутниковый телефон с инструкцией, и какой-нибудь жратвы на дорогу.
Хотя Дженни уверяла меня, что в самолете обычно потрясающе вкусно кормят, и причем абсолютно «на халяву». У Дженни был большой опыт полетов...
За свое категорическое решение не надевать поводок я поплатился самым жестоким образом. Во-первых, сидя в сумке, я так и не увидел хваленый мюнхенский аэропорт, а во-вторых, Таня и Фридрих настояли на том, чтобы до Санкт-Петербурга я летел в рождественской красно-золотой жилетке! Они еще хотели, чтобы я надел и манишку с «бабочкой», но тут я решительно положил конец их тщеславным притязаниям и от манишки с «бабочкой» отказался наотрез.
С пограничниками была предварительная договоренность, что я не буду проходить общий паспортный контроль, они так проверят мои бумаги и меня самого — на оружие и наркотики. Такая проверка обязательна для всех садящихся в самолет. И если с этим делом у меня будет все в порядке — Специальная стюардесса (кстати, очень красивая девушка в Специальной замечательной форме и нелепой шапочке на голове) пронесет меня в сумке через Специальный служебный проход, по Специальному выдвижному коридору прямо в самолет — на мое место в Специальном салоне первого класса для очень высокопоставленных Специальных пассажиров.
Я вообще заметил, что словом «специальный» немцы обожают выделять любое, даже самое незначительное явление, хотя бы мало-мальски отличающееся от обычного. И это должно подчеркивать исключительность положения, доступного не каждому.
* * *
Прощание было каким-то расслабленным, грустным, словно ни у кого уже не осталось физических сил для достойного проявления своих чувств и эмоций. Да так, наверное, оно и было...
Герр Лемке уважительно пожал мне лапу.
Глядя куда-то сквозь меня, Моника приложилась к моей морде сначала левой щекой, потом правой и перекрестила меня...
«Полицайхундефюрер» Клаус приподнял меня, поднес к самому своему лицу и вдруг неожиданно прошептал мне на ухо на чистом шелдрейсовском языке:
— Найдешь своего приятеля-шофера, передай ему, что он оправдан и свободен от всяких подозрений. Это мне сказали ваши.
— Спасибо, — ответил я ему и неловко лизнул его в нос.
Рэкс прижался ко мне своей огромной мордой, а я обхватил его лапами за толщенную шею, и мы немного постояли так, не сказав друг другу ни слова,
Профессор Фолькмар фон Дейн потряс мне обе мои передние лапы.
Дженни тихонько поскуливала, пыталась лизнуть меня в морду и чего-то вякала о любви, хотя я четко видел, как она положила глаз на Рэкса...
Таня Кох открыто плакала, тискала меня и шептала, что если бы не я... И что я принес ей счастье!
А потом я просто прыгнул на худенькое плечо Фридриха фон Тифенбаха, обхватил его голову лапами и, не помня себя от нежности и печали, стал ему что-то бормотать и бормотать по-нашему, по-Животному!..
Я знал, что он не понимает ни слова, но у меня тоже не осталось сил на Телепатию по-шелдрейсовски, и поэтому я, весь в слезах, как какой-нибудь маленький-маленький Котенок, продолжал прижимать к себе Фридриха, ставшего мне таким родным и близким, как Шура Плоткин, как Водила, как все, что мне безумно дорого на этом свете...
