— Ты не вернешься, — тихо сказал Фридрих. — Я знаю. Я вижу тебя в последний раз. Мне совсем немного осталось жить. И если когда-нибудь...
— Да! Да, конечно!.. — прошептал я все-таки по-шелдрейсовски. — Я буду звонить тебе... И пожалуйста, не забывай: полтаблетки от давления и таблетку «Бромазанила» на ночь. Я предупредил Дженни...
— Спасибо, — сказал Фридрих, и мы с ним просто расцеловались самым настоящим образом.
* * *
Описывать два с половиной часа полета от Мюнхена до Санкт-Петербурга — вряд ли имеет смысл.
Первую половину полета я еще как-то бодрствовал; то меня кормили (действительно очень вкусно!), то поили, то каждый член экипажа по очереди выходил из своей пилотской кабины — с понтом, будто бы он идет в туалет, а сам пялился на меня, числящегося по списку пассажиров как «Мартын-Кыся фон Тифенбах» и находящегося на борту самолета под индексом VIP. Это, как мне еще вчера объяснил Фридрих, международный английский Термин — VIP. «Very Important Person». Что по-русски означает — «Очень важная персона».
Несколько раз меня напрягала красоточка стюардессочка, которой я был поручен. Она все время спрашивала, как я себя чувствую, и по моему телефону сообщала это Фридриху или Тане в Мюнхен. Причем делала она это с разрешения командира корабля, ибо в воздухе пользоваться спутниковыми телефонами строжайше запрещено. Чтобы не мешать самолетной связи с землей.
Пару раз со мной пытались пообщаться мои соседи — сильно нетрезвый русский мужик — глава какой-то профашистской политической партии в России. Он даже предлагал мне выпить с ним. И какой-то министр Баварии. Когда министр узнал от стюардессы, что я из фамилии фон Тифенбахов, он тут же представился мне, но я, к сожалению, сразу же забыл его фамилию...
Я вежливо уклонился от поглаживаний баварского министра, а на предложение главы русского фашизма выпить с ним на брудершафт так показал ему свои клыки и когти, что он тут же протрезвел и попросил стюардессу пересадить его от меня подальше.
И это было даже очень хорошо. Потому что в тот момент мне было не до фашистов, не до министров, голова моя работала только в двух направлениях — что с Шурой, где он, почему не отвечает на телефонные звонки? Это — первое. И второе — как мне найти Водилу? Не зная ни имени, ни фамилии, ни точного адреса... Помню только, что как-то Водила обронил, что живет в районе Невского...
А потом я даже не заметил, как задрых в удобном и мягком самолетном кресле, и помню только сквозь сон, что стюардессочка заботливо накрыла меня теплым пледом...
* * *
... Проснулся я оттого, что кто-то осторожно тормошил меня и приговаривал по-немецки:
— Герр фон Тифенбах... Герр фон Тифенбах! Проснитесь. Мы на земле. В Санкт-Петербурге. Вас уже встречают, герр фон Тифенбах!..
Когда меня вынесли на трап в сумке со всем моим багажом — телефоном и кипой разных финансовых бумаг, я высунул голову наружу и увидел следующее.
Колючий, ледяной ветер кружил поземку по летному полю, а у самого трапа нашего самолета стоял белый «Мерседес-300» с распахнутыми дверцами.
Около него, несмотря на пронизывающий холод, с обнаженной головой, держа бежевую пыжиковую шапку в руках, первый и крошечный признак нашего российского благосостояния ее владельца, — в распахнутой дубленке мышиного цвета, элегантно облокачивался о капот белого «мерседеса» — ни больше ни меньше, как раздобревший и разгладившийся сукин сын Иван Афанасьевич Пилипенко!!!
Этот ужасный и отвратительный Кошколов и Собакодав, ловец и убивец невинных Собак и Котов, торговец «живым Кошачьим товаром», изготовитель уродливых шапок из шкурок убиенных им несчастных и очень домашних Животных. Пилипенко — автор сотен трагедий семей, когда-то вырастивших это Животное, сделавших его членом своей семьи, и так подло украденного и умерщвленного на мраморных столах Института физиологии или в дачном сарайчике самого Пилипенко, где-то неподалеку от города. Об этом сарайчике, помню, среди нас, Котов, ходили чудовищные легенды...
ИТАК — САНКТ-ПЕТЕРБУРГ НАЧИНАЛСЯ ДЛЯ МЕНЯ С ПИЛИПЕНКО.
То есть — круг замкнулся.
Несколько месяцев тому назад с именем Пилипенко для меня кончился Петербург, а сегодня Петербург, мой любимый и родной город, начинается, с того же ненавистного мне Пилиленко! Просто мистика какая-то...
Что же дальше-то будет?..
Когда мы с моей стюардессочкой спустились с трапа, Пилипенко поклонился нам и на ужасающем английском начал было:
— Хай ду ю ду! Вилкоменн ту Санкт-Петербург!.. Айм вери глэд ту си ю...
Тут он запнулся и крикнул по-русски внутрь машины:
— Васька! Как там дальше?..
Сидевший за рулем Васька (тоже — хорошая сволочь!..) удивился и сказал:
— Ну, Иван Афанасьевич, ты даешь, бля!. Откуда я-то знаю? Ты — хозяин, ты и знать должон.
Но тут стюардессочка сказала на вполне приличном русском:
— Получите, пожалуйста, вашего клиента и распишитесь в этой бумаге. Копию оставьте себе.
Пилипенко подписал бумагу, вернул оригинал стюардессе и протянул руку за сумкой. Но стюардесса сказала:
— Момент, герр Пилипенко. Я должна подтвердить Мюнхену наше прибытие в Санкт-Петербург.
Она пошарила рукой в сумке, достала из-под меня спутниковый телефон и нажала мюнхенскую кнопку. Подождала несколько секунд и залопотала по-немецки:
— Фрау Кох? Все в порядке. Мы в Санкт-Петербурге. Очень холодно. Нас уже встретили. В полете все, все было в порядке. Передаю телефон...
Пилипенко снова протянул руку, теперь уже за трубкой, но стюардесса отвела его руку в сторону и попросила к телефону меня:
— Герр фон Тифенбах — вас.
Я в своей рождественской красно-золотой жилетке наполовину высунулся из сумки и краем глаза заметил, что у Пилипенко от изумления просто отвалилась челюсть! Так тебе и надо, гад...
Я приложил ухо к трубке и услышал голос Тани: — Ну как ты, Кыся?..
— Нормально, — по-шелдрейсовски ответил я. — Поцелуй Фридриха. Успокой его. Я еще буду звонить...
И сам лапой отключил телефон. Пилипенко увидел это, впал в полуобморочное состояние и покачнулся...
* * *
Ах, как мне отчетливо вспомнился полный бессильной злобы монолог Пилипенко, когда провонявший оружием, потом и похмелюгой милиционер остановил тогда раздолбанный «москвичонок», на котором они везли нас на заклание в Институт физиологии, и отобрал у Пилипенко десять долларов ни за что ни про что. Да еще и обматерил с ног до головы!
«Будет и на нашей улице праздник!.. — сказал тогда Пилипенко Ваське. — Сейчас время революционное — кто был ничем, тот станет всем!..»
А я еще тогда подумал — все может быть...
И вот вам, пожалуйста! Белый «мерседес», пыжиковая шапка, дубленка — которые ему раньше и во сне не снились... И Васька прикинут — будьте-нате. Кожаный куртон фирменный, руки в специальных автомобильных перчатках с дырочками, французским одеколоном от него разит. Курят они исключительно «Данхилл».
