- На десять лет с пребыванием в колонии строгого режима, - вяло заключил Аид.
- Я этого не говорила, - предупредила докладчица, опять образовывая монолит со стулом.
- Слово предоставляется записавшемуся Приходько Константину Петровичу.
Константин Петрович был пунцов, как рассвет. Он производил впечатление человека, только что вышедшего из бани, где его отхлестали березовым веником по лицу, причем отхлестали за дело. Росту был низкого… даже какого-то искусственно низкого. Приходько начал нетривиально:
- Вы знаете, что Аид Александрович мой фронтовой друг. - В слове "друг" услышалось три "р". - Но, несмотря даже на это, я вынужден признать его поведение в последнее время… э-э… плохим. Я сейчас говорю не как парторг - э-э… как индивид говорю. И как индивиду мне… э-э… больно, что он так подшутил над друзьями и приятелями, преданными ему душой и телом.
- Костя, - поморщился Аид Александрович, - оставьте ваше тело себе. Да и душу вашу оставьте в этом теле.
- Вот… опять! - подчеркнул Константин Петрович. - Поведение Аида Александровича антиобщественное и… э-э… античеловечное. Даже дружба, - в слове этом опять был переизбыток звуков "р", - не мешает мне смотреть на вещи… э-э… смело и называть их своими именами.
- Костя, - опять не сдержался Аид Александрович, - ну я понимаю, Ольга Тимофеевна дура, но Вы-то, вроде бы.. -
- Это как же Вы обзываете меня дурой? - очень удивилась Ольга Тимофеевна.
- Просто тут прозвучал призыв называть вещи своими именами - вот я и попробовал. - Аид Александрович снова повернулся к Косте. - Ну, что Вы так взволновались, Костя? Я же по дррружбе! - он как мог приналег на звук "р".
- Знаете что! - С Константином Петровичем случился приступ альтруизма. - Вы совсем, между прочим, распоясались. Никто, действительно, не давал Вам права оскорблять уважаемую женщину!
- Видите ли, Костя, - растерялся Аид Александрович, - я ни капельки не уважаю эту женщину, как, впрочем, и Вы, судя по вашим недавним словам, напомнить? Старая, кстати сказать, острота - насчет количества извилин и места их локализации…
- Ну, Константин Петрович, - зашипела Ольга Тимофеевна, - я вам покажу, сколько у меня извилин!
- Да-да, - воодушевился вдруг Рекрутов, - расколите перед ним череп - пусть убедится, гадина!
Тут уж стало неизвестно, кому оскорбляться, - и на всякий случай оскорбились все.
- Заткнитесь! - заорала Ольга Тимофеевна.
- Вы это кому? - вежливо спросил Аид Александрович.
- Вам!
В общем-то, Аид попался под горячую руку. Но тут же и отвел эту руку, ответив:
- Ми-и-илочка моя! Я терпел Вас тут, когда вы были просто дурой. Но вы на глазах превращаетесь в дуру агрессивную, а таковую терпеть я не стану. Я ведь, если Вы помните, еще заведую отделением.
Это был веский аргумент, о котором как-то действительно немножко забыли. Пришлось некоторое время помолчать.
- Слово предоставляется записавшейся лаборантке Майкиной Инне Викторовне. - Председатель-Сычикова-З.И. снова взяла власть в свои руки.
- Они что же, с ночи записывались? - поинтересовался Рекрутов. - Очень уж список длинный.
Майкина была женщиной пожилой, и, должно быть, поэтому на лице ее, круглом, как будильник, торчали усы, сильно напоминавшие стрелки. Говорила Майкина басом.
- Я тоже хочу сказать, - без околичностей вступила она, - что с Аидом Александровичем Медынским произошли за последнее время разительные перемены к худшему. Он стал грубый и нетерпимый к критике. Это особенно убедительно показано им на сегодняшнем товарищеском суде. Я не хотела поминать старое, но помяну. Он однажды назвал меня курицей, десятого декабря в прошлом году, а в начале года еще и пробкой обозвал, что я рассматриваю как недопустимое в межличностных отношениях. - Этими "межличностными отношениями" она сразила всех наповал. - И еще один раз я ушла домой раньше на два часа, потому как у меня кашель разыгрался катаральный, а он на другой день сказал, что я клизма…
- И кашель сразу прошел, - закончил мысль Аид Александрович.
- Нет, не прошел, а лишь усилился! - отомстила Майкина басом.
- Зачем же Вы по пути на работу мороженое ели?
- Я? Ела? Ничего я не ела!
- Крем-брюле за пятнадцать копеек в бумажном стаканчике.
- Видите? Видите? - всполошилась Майкина. - Я считаю, что все записавшиеся товарищи правы, характеризуя его только с отрицательной стороны!
- Кто еще хочет выступить? - вонзилась в гущу событий председатель-Сычикова-З.И.
- Я хочу выступить, - встал Рекрутов.
- Вы не имеете права голоса. Сядьте.
- Почему это? Я совершеннолетний. Паспорт могу показать! Показать? То-то… Я коротко скажу: мы должны молиться на Аида Александровича, давайте прямо сейчас начнем. На колени! - Рекрутов так неожиданно взревел к концу, что весь товарищеский суд вздрогнул-единым-вздрогом.
- Сядьте, Рекрутов! - заорала председатель-Сычикова-З.И. - Сядьте и ждите, когда о Вас будуть говорить. Вот придет представитель - тогда и скажете в свое оправдание.
- Сейчас я выступлю, - поднялась нянька Персефона. - Вот тут Майкина записывалась, а все знают, что она никогда на месте не бывает: то у нее кашель, то насморк… Молчи, молчи, милая! Я вместе с Аидом Александровичем всю жизнь. И ничего кроме хорошего, сказать о нем не могу. И строгий он, и когда грубый, и дурашливый, а человек исключительный. С его и спрос-то не такой, как с других. Что это вы все тут разошлись-то больно?
- Ой, ладно, Серафима Ивановна! - махнула рукой председатель-Сычикова-З.И. - Нам всем понятно, что вы Медынскому Аиду Александровичу давно симпатизируете, это дело ваше. И нечего тут сочувствия искать.
Нянька Персефона беспомощно глядела по сторонам - действительно, сочувствия не было на лицах. Она осторожно села на свое место, тихонько перекрестясь.
- Ну вот что, - поразительно спокойно сказал вдруг Аид Александрович, решительно вставая со своего места и подходя к председательскому столу. - Дело ясное. Довольно уже истязать наши органы слуха записавшимися. Я старый человек и понимаю, что подчиненные начинают дерзко вести себя с начальниками тогда, когда им позволяют это более высокие начальники. Вы, стало быть, получили такое позволение - чего ж огород городить? Мне известно, все вы давно ждете, когда я освобожу место заведующего…
- Не все, Аид Александрович! - крикнула с последнего ряда совсем молоденькая Леночка Кругликова. - Не все, не думайте! - И осеклась: никто не поддержал ее.
- Спасибо, Лена. Спасибо. И, надо вам сказать, я действительно освобожу это место: не нужно прибегать к столь… гм… выразительным способам, чтобы ускорить и без того быстро протекающий процесс. Мне странно только, что молчат врачи. Что от имени врачей… от имени медицины высказываются люди, выполняющие в отделении, мягко говоря, не основные функции. Ну, что ж… Бог вам судья. К счастью, мой уход из института пришелся на такое время, когда я закончил исследования, которые вел много лет. Они завершились для меня весьма неожиданно - и я мечтал, как незадолго до сложения с себя обязанностей заведующего отделением соберу врачей и расскажу им о том, к чему пришел и к чему помогли мне прийти знающие люди. Но вам, дорогие коллеги, как я теперь понимаю, все это вряд ли будет интересно. Живите в мире между собой и… попытайтесь выбирать себе более достойных ораторов, которым вы в дальнейшем будете поручать говорить от своего имени. Благодарю за внимание.
