17.00
О закрытии было объявлено еще четверть часа назад, потом – еще раз, пять минут назад, а с третьим и последним объявлением, ровно в пять часов, те покупатели, что до сих пор медлили, устремляются к выходам. Одни доходят до вестибюлей, спускаются на лифтах на семиэтажную подземную автостоянку и расходятся по своим машинам; другие гуськом тянутся к четырем выходам, неся свою добычу в пакетах, и выходят на улицу, во внешний мир, окрашенный в шафрановый цвет лучами заходящего солнца. Покупателей, замешкавшихся в надежде сделать еще одну, последнюю покупку перед уходом, охрана выгоняет из торговых отделов и препровождает к выходам.
Продавцы подсчитывают дневную выручку и пересылают подведенные итоги в Зал заседаний. В продуктовых отделах еду убирают либо – если за ночь она может испортиться или зачерстветь – выбрасывают.
На витрины опускаются тяжелые бархатные шторы, кладя конец «мыльным операм» в реальном времени. «Витринные мухи», пресытившиеся чужим духом потребительства, вздыхая и смущенно улыбаясь, принимаются собирать свои пожитки. Те, у кого есть дом, идут домой, а те, для кого домом стало подножье этого здания, начинают устраиваться на ночлег тут же.
Служащие надевают верхнюю одежду и спускаются к своим машинам или расходятся к ближайшим железнодорожным станциям и автобусным остановкам. Можно было бы считать, что прошел еще один день, во всех отношениях совершенно обычный, если бы не взрыв, прогремевший во второй половине дня и вызвавший волну возбуждения, которая до сих пор еще не вполне утихла. Сотрудники, как и покупатели, продолжают обмениваться рассказами о том, где они находились, что делали в тот момент, когда взорвалась бомба. Разумеется, ходят всякие слухи. Самый распространенный утверждает, что тут замешаны террористы. Вовсю обсуждаются и другие сплетни, связанные с отделом «Книг». Кое-кто знаком кое с кем, кто знает кого-то из «Компьютеров», и этот кто-то божится, что охрана окружила всех Книжных Червей и арестовала их, – но что еще вы ожидали бы услышать от Техноида? Утверждалось – и не одним источником, – что бомбу взорвала начальница отдела «Книг» и что сама она погибла от взрыва. Как – чтобы сотрудник «Дней» попытался взорвать свой же магазин? Быть такого не может!
Все эти слухи, правдивые и лживые, закончившие работу сотрудники охотно передают заступающим на смену ночным сторожам и уборщикам. Оцепенение и страх, которые охватили всех после взрыва, в силу каких-то загадочных алхимических воздействий времени уже переродились в ликование. Теперь-то, задним числом, можно сказать, что это было очень здорово – оказаться внутри магазина, когда там взорвали бомбу настоящие, всамделишные террористы. И служащие, которым предстоит ночная смена, остаются в полной уверенности, что пропустили нечто увлекательное и диковинное.
Для сверхурочных работ – починки сети над Зверинцем – вызвана ремонтная бригада. Через щели, проделанные двумя свалившимися вниз сотрудниками, уже выбираются на свободу бабочки и птицы, и, хотя ремонтники сразу взялись за работу, служащим Зверница придется выслеживать и отлавливать беглый товар еще в течение недели.
Во всем опустевшем здании тускнеет свет.
17.22
Фрэнк запирает дверцу своего шкафа в раздевалке и подбирает сумку, в которой лежит его выпачканная одежда и обувь. Он одет в точности так, как был одет утром, – вплоть до башмаков с мягкой подошвой и бордового шелкового галстука. Его волосы подсушены и причесаны, и выглядит он будто свежеотутюженным, заново отлитым в форму.
Фрэнк окидывает взглядом раздевалку, не ожидая испытать никакого укола ностальгии и, в согласии с ожиданием, не испытав его. Но как знать, быть может, он и не в последний раз стоит здесь, рассматривая эти два ряда стальных дверей с их висячими замками и отверстиями.
Он разворачивается и выходит в коридор, где его поджидает мистер Блум.
– Все в порядке? – спрашивает мистер Блум. – Я про одежду. Она тебе впору?
– Да, все оказалось впору. Спасибо. Стоимость, разумеется, перебрось на мой счет.
– Даже не подумаю.
– Нет, я настаиваю.
– Фрэнк! После того, через что тебе пришлось сегодня пройти…
– Прошу тебя, Дональд. – В голосе Фрэнка слышится нотка недовольства. – Я не хочу никому ничего быть должен.
– Ну, ты всегда будешь должен «Дням»! – Мистер Блум пытается подсластить горечь этого замечания улыбкой.
– Думаю, свой долг я уже выплатил, – отвечает Фрэнк, рассеянно почесывая параллельные глубокие борозды, похожие на полосы рыбьей чешуи, процарапанные на тыльных сторонах его ладоней ногтями мисс Дэллоуэй.
Они идут рука об руку к лифту для персонала, и мистер Блум замедляет шаг, чтобы не обгонять Фрэнка, шагающего неуклюжей, механической походкой. Несколько раз мистер Блум вроде хочет задать какой-то вопрос.
Наконец Фрэнк облегчает ему задачу.
– Нет, я пока не знаю, уйду ли. Я все еще думаю.
– Ну, это уже лучше. За обедом-то ты уперся и ни в какую.
– Дональд, пожалуйста, не ищи несуществующего смысла в моих словах. Я только хотел сказать, что случилось нечто такое, такое… Извини, я, наверно, не сумею этого объяснить.
Они доходят до лифта.
– Между прочим, Фрэнк, – говорит мистер Блум, нажимая на кнопку, – я отправил братьям рекомендательное письмо, где прошу их разрешить тебе уйти на пенсию без всяких штрафов, если ты этого пожелаешь. Собственно, я надеялся получить от них ответ еще до твоего ухода, но, видимо, у них сейчас полно хлопот. Прежде всего, со страховой компанией. Хотя, после того, что ты сегодня для них сделал, я думаю, вряд ли они откажут. В любом случае, расклад получается такой. Ты можешь остаться или, если братья согласятся, можешь уйти, аннулировав все долги и оборвав все нити.
Приезжает лифт.
– Ну, что скажешь?
Фрэнк входит в открывшиеся двери, поворачивается и ставит сумку с грязной одеждой у ног.
Он смотрит на единственного человека на свете, которого мог бы назвать своим другом.
– Не знаю, Дональд, – отвечает он. – Правда не знаю.
Двери закрываются.
17.31
Фрэнк выходит в сгустившиеся вечерние сумерки. В воздухе пахнет чем-то сладковатым, что довольно странно, поскольку он оказался с подветренной стороны от нескольких сотен немытых «витринных мух». Наверное, эта сладость существует не столько у него в носу, сколько в уме, и воздух пахнет так лишь потому, что этот воздух непохож на воздух внутри «Дней». Это – воздух, принадлежащий всей остальной планете, а сладкий запах – это свобода и неограниченные возможности.
У подножья ступенек стоят репортеры, берущие интервью у выходящих из магазина сотрудников. Поблизости припарковано несколько телевизионных фургонов, прибывают и новые. Появляются дуговые лампы, камеры, микрофоны, – и вот уже инцидент с бомбой подвергается дотошному расследованию тележурналистов.
