— Прекрасно, Виктор. — Его взгляд продолжал любовно ощупывать Кэри. — Вы можете не найти кнопки под компьютерным столом… однажды я случайно задел ее коленом, и через две минуты… Давайте посмотрим, сможем ли мы избежать еще одного блицпереполоха.
— Давайте, — сказал я. — Что еще?
— Еще вы нашли бы подвесную кнопку, если бы таковая была, но я предпочел установить ее на прикроватном столике.
— Знаете, остальное мы, пожалуй, найдем и сами.
— Удачи! — улыбнулся Ланг.
Человек, который с такой прозорливостью отследил меня для работы в Управлении, помощник директора, который здесь, в своем скромном доме, насколько то позволяла безопасность, устроил неофициальную выпускную церемонию, когда я стал шпионом, работавшим под глубоким прикрытием, епископ разведывательной церкви, крушивший топором перегородки в физкультурном зале и руководивший моим допросом в день моей второй попытки самоубийства, человек, которого, как сказала Кэри, «выперли, поскольку он уж слишком возомнил о себе в этой бесконечной путанице внутренней безопасности», этот седовласый, худощавый, но сильный человек по имени Джон Ланг стоял в гостиной своей хижины, подняв руки, чтобы его обыскали.
«Милашка, — подумал я. — Не ждет, чтобы мы его попросили. Все делает сам. По доброй воле. Старается заслужить наше доверие. Соблазняет нас своим сотрудничеством. До поры до времени».
Ланг уловил мой кивок. Понял, что я понимаю. Понял, что я понял, что он понимает.
«Порочный круг понимания, — подумал я, пока Зейн ощупывал шпиона, который выглядел его ровесником. — И, замкнутые этим порочным кругом, мы будем преследовать друг друга до поры до времени».
Я встретил Ланга на семинаре по одной из разновидностей боевых искусств, багуа, недалеко от этой хижины. Подобно тай-ши или айкидо, багуа — это внутреннее искусство, отличие лишь в том, что практикующие его бойцы плетут кружева вокруг своего противника, проводят отвлекающие атаки, пока у замороченного врага не начинает кружиться голова и он не сбивается с ритма, не теряет равновесия, и вот тут-то наступает момент, когда искушенный в багуа боец обрушивает на своего врага тысячу сокрушительных приемов.
Надо выбираться из этого круга.
— Чисто, — сказал Зейн.
— Как вы себя чувствуете? — спросил Ланг.
Пробует вызвать симпатию. Сочувствие. Опутывает.
— Все еще не в своем уме? — спросил он.
Провоцирует. Бросает вызов. Лишает равновесия.
— Все еще не дураки, — ответил я.
— Никто и никогда не считал вас дураками, — произнес Ланг. — Именно поэтому все эти… дикости и убийства докторов и сестер лишний раз доказывают то, что всем и без того известно: с медицинской точки зрения вы…
— Слушай, приятель, — сказал Рассел, — твои вашингтонские боевики любят поиграть словечками.
— Это он нами поиграет, дай ему только шанс, — вступил Зейн.
— Насколько я понимаю, — подытожил Ланг, — у вас у всех уже голова слегка кругом пошла. Даже если б вы не были психами, внезапное прекращение лечения — это катастрофа.
— Пока мы вместе, мы еще многое можем. — Я напрягся, чтобы руки перестали дрожать, и понял, что он заметил мое усилие.
— Что бы вы там ни говорили, — сказал Ланг, — лишнее оружие вам не помешает.
— А вот и нет, — ответил я, выдергивая кольт из-за пояса Зейна, прежде чем он успел возразить, и протягивая его Лангу рукоятью вперед. — У нас и своего достаточно.
Ярко-голубые глаза старого шпиона моргнули. Он уставился на протянутый пистолет. Даже не шевельнулся.
— Давайте. Берите, — сказал я.
Краешком глаза я заметил, что Рассел, стоявший в дверях спальни, чуточку изменил позу, и понял, что он протянул руку к оружию.
— Берите, — повторил я.
Ланг взял пистолет. Опустил, направив дуло в пол.
— Только если вздумаете им воспользоваться, — сказал я, — будьте мужчиной и не стреляйте мне в спину.
С этими словами я подошел к кухонной раковине. Выпил воды из стоявшего в сушилке стакана. Постарался успокоить дрожь рук.
— Сэр, вы и я… — послышался сзади голос Кэри. — Они не наши противники.
— Правда? — сказал Ланг. — Все свидетельствует об обратном.
— Не все, — ответил я, пристально глядя в темное окно кухни. — Что у вас в руке?
— Блефуете? Безумствуете? Вот вы и скажите.
— И чему бы вы поверили?
— Извечная трудность. Я верю тому, что стою в собственной гостиной лицом к лицу с пятью ничего не желающими скрывать, склонными к насилию беглыми маньяками, которые переплюнули меня, и одним предположительно выдающимся агентом, который… словом, которая тоже здесь. Так в чем вы хотите меня уверить?
— Сдавайтесь, — сказал Рассел. — Все равно это ни к чему не приведет.
Снаружи, за кухонным окном, в ночи произошло какое-то движение. Но я ничего не увидел.
— Спрашивайте, — обратился я к Лангу.
— Что? — В его голосе послышалось искреннее любопытство.
— Да все, что угодно, — ответил я, поворачиваясь спиной к раковине и глядя в лицо Ланга, пяти моих соучастников по побегу, в лицо Кэри. — Что бы вы хотели знать?
Мы увидели, как глаза Ланга беспокойно забегали.
Наконец он сказал:
— Зачем вы сюда явились?
— У вас достаточно стульев, — отозвался я. — Садитесь на кушетку, и мы вам расскажем.
Ох, и спектакль же мы закатили! Это была сага, полная безумного буйства звуков, сценки мелькали, как в фильме братьев Маркс. Внутренность хижины. Ночь. Яркий желтый свет и единственный зритель, он же слушатель, который, как прикованный, сидел на кушетке. Мы играли каждый свою роль и были великолепны, потому что всякий шпион не только кукловод, но и актер.
Рассел спел, лежа на полу, как лежал доктор Фридман, но его тут же перебил Зейн, вставший позади Хейли, чтобы продемонстрировать, как сестра Смерть проделала свое черное дело, после чего Хейли пронзительно взвизгнула: «Взгляните — кровь!» Я же сказал: «Понимаю, мистер Ланг, после того как мы первыми появились на месте преступления да еще раскололи убийцу, эти сутяги не выпустили бы нас из своих лап, но тогда показалось хорошей мыслью прихватить доктора с собой, хотя мне даже, пожалуй, жаль, что мы распяли его на заборе». «А мне жаль, — подхватил Рассел, — что я тогда проморгал решающий момент и не пристрелил эту чертову сестру», и Зейн замахал на него руками: «Забудь о том, ведь это было в ванной». «Ванные и любовь», — вставил я, затем настала очередь Зейна: «Если уж каяться, то мне жаль, что я сжег ту полицейскую машину».
— Сжег… — сказал Ланг.
— Зеркало! — выпалил Эрик. — Разбитое зеркало. Дурная примета. Простите.
