Пролог
Южный Огайо. Мерзким утром под конец сырого октября Эрвин Юджин Рассел торопился за своим отцом Уиллардом вдоль края пастбища, выходящего на длинное и скалистое ущелье под названием Нокемстифф. Уиллард был высоким и костлявым, и Эрвин поспевал за ним с трудом. Поле заросло кустами шиповника и пожухлыми клоками песчанки и чертополоха, а туман – плотный, как серые облака над головой, – был девятилетнему мальчику по колено. Через несколько минут они свернули в лес и спускались с пригорка по узкой оленьей тропе, пока не вышли к бревну, лежащему на полянке, – останкам большого красного дуба, рухнувшего много лет назад. В нескольких ярдах от них на мягкой почве кренился к востоку обветренный крест, сбитый из досок, отодранных с задней стенки покосившегося сарая у них за фермой.
Уиллард подошел к высокой стороне бревна и жестом велел сыну встать вместе с ним на колени в опавшие влажные листья. Если только по венам не бежал виски, Уиллард приходил на поляну каждые утро и вечер, чтобы поговорить с Богом. Эрвин не знал, что хуже – выпивка или молитвы. Сколько он помнил, казалось, его отец всегда сражался с дьяволом. Эрвина прошибла легкая дрожь от сырости, он запахнул куртку. Лучше бы остался в постели. Школа со всеми ее мучениями и то приятней, но сегодня суббота, увильнуть было невозможно.
За почти голыми деревьями за крестом Эрвин видел завитки дыма из нескольких труб в полумиле отсюда. В Нокемстиффе в 1957 году проживало около четырехсот человек, почти всех связывало кровное родство из-за какого-нибудь забытого богом бедствия – будь то похоть, нужда или простое неведение. В ущелье вместе с крытыми толем хижинами и бетонными домами стояли два магазина, церковь Христа в Христианском Союзе и шалман, известный всему городу как «Загон». Хотя Расселы снимали дом на вершине Митчелл-Флэтса уже пять лет, большинство соседей снизу до сих пор считали их чужаками. В школьном автобусе Эрвин был единственным ребенком, который не приходился никому родственником. Три дня назад он опять вернулся домой с подбитым глазом. «Я не одобряю драки ради драки, но какой же ты иногда тютя, – сказал ему тем вечером Уиллард. – Может, те ребята и здоровей тебя, но если кто потом опять что начнет, то я хочу, чтобы ты это закончил». Уиллард тогда стоял на крыльце, переодевался после работы. Передал Эрвину коричневые штаны, твердые от запекшейся крови и засохшего жира. Он работал на бойне в Гринфилде, и в этот день забили тысячу шестьсот свиней – новый рекорд «Фасованного мяса Р. Дж. Кэрролла». Хотя мальчик еще не знал, кем хочет стать, когда вырастет, забивать ради заработка свиней его не тянуло.
Они как раз начали молитву, но вдруг сзади с резким хрустом сломалась ветка. Когда Эрвин стал поворачиваться, Уиллард поймал его за плечо, но мальчик успел заметить в бледном свете двух охотников – грязных и потрепанных мужиков, которых видел несколько раз на переднем сиденье старого седана в струпьях ржавчины, на стоянке магазина Мод Спикмен. Один нес коричневый мешок, с дном, заляпанным ярко-красным. «Не обращай внимания, – тихо сказал Уиллард. – Сейчас время Господа и больше ничье».
Зная, что мужчины рядом, Эрвин нервничал, но все же вернулся на место и закрыл глаза. Уиллард считал бревно не менее святым, чем любую рукотворную церковь, и обижать отца мальчику хотелось меньше всего, – хотя иногда это казалось безнадежным делом. В чаще опять стало тихо – только капала с листьев влага и скребла на дереве белка. Только Эрвин подумал, что мужчины ушли, как один хрипло произнес:
– Черт, да у них тут целое бдение.
– Потише, – услышал Эрвин второго.
– Блин. Видать, самое время наведаться к его старушке. Небось как раз для меня постель греет.
– Завали, Лукас, – буркнул второй.
– А чего? Только не говори, что сам бы отказался. Телка что надо.
Эрвин беспокойно глянул на отца. Глаза Уилларда были закрыты, большие руки сплелись на вершине бревна. Губы быстро двигались, но слов не разобрал бы никто, кроме Творца. Мальчик вспомнил, что накануне говорил Уиллард: надо стоять за себя. Значит, и это просто слова. Сердце екнуло от мысли, что теперь долгая поездка на школьном автобусе станет еще хуже.
– Ну слышь, тупой ты сукин сын, – сказал второй, – мне тут уже тяжело становится.
Эрвин слышал, как они развернулись и возвратились по склону холма в ту сторону, откуда пришли. Еще долго после того, как затихли шаги, доносился хохот болтливого.
Несколько минут спустя Уиллард встал и подождал, пока сын договорит «аминь». Потом они молча вернулись к дому, соскоблили грязь с подошв о ступени крыльца и вошли на теплую кухню. Мать Эрвина, Шарлотта, жарила полоски бекона на железной сковородке, взбивала яйца вилкой в синей миске. Налила Уилларду чашку кофе, перед Эрвином поставила стакан молока. Ее черные блестящие волосы были завязаны в хвост резинкой, на ней были полинявший розовый халат и пушистые носки – один с дыркой на пятке. Глядя, как она ходит по кухне, Эрвин пытался представить, что бы случилось, если бы охотники отправились к ним домой, а не ушли восвояси. Его мать была самой красивой женщиной из всех, что он видел. Интересно, пустила бы она их в дом?
Доев, Уиллард отодвинулся на стуле и вышел с мрачным видом на улицу. С самой молитвы он не произнес ни слова. Шарлотта встала из-за стола и подошла с кофе к окну. Смотрела, как он топает по двору в сарай. Задумалась, нет ли у него там бутылки в заначке. К той, которую он держал под раковиной, не прикасались уже несколько недель. Обернулась к Эрвину.
– Папа на тебя за что-то сердится?
Эрвин покачал головой.
– Я ничего не сделал.
– Я не об этом спрашиваю, – сказала Шарлотта, прислоняясь к кухонной стойке. – Мы оба знаем, какой он бывает.
На мгновение Эрвин подумал о том, чтобы рассказать матери, что случилось у молельного бревна, но так и не смог побороть стыд. На душе стало нехорошо от одной мысли, что отец выслушал, как о ней так говорят, и просто пропустил мимо ушей.
– Ходили на бдения, вот и все, – сказал он.
– Бдения? – спросила Шарлотта. – Где ты такого нахватался?
– Не знаю, просто где-то слышал, – потом он встал и прошел по коридору в свою спальню. Закрыл дверь и лег на кровать, накрывшись одеялом. Перевернулся на бок, уставился на картинку с распятым Христом, которую Уиллард повесил над расцарапанным и побитым комодом. Такие же картины с казнью Спасителя можно было найти во всех комнатах, кроме кухни. Тут Шарлотта провела черту – так же, как когда он начал водить Эрвина в лес молиться. «Только по выходным, Уиллард, и точка», – сказала она. Она считала, что слишком много религии – не лучше, чем слишком мало, а то и хуже, но умеренность просто была не в натуре ее мужа.
Где-то час спустя Эрвина разбудил голос отца с кухни. Он слетел с кровати и разгладил складки на шерстяном одеяле, потом подошел к двери и прижался к ней ухом. Услышал, как Уиллард спрашивает Шарлотту, не нужно ли им что в магазине. «Мне надо заправить машину для работы», – говорил он. Услышав шаги отца в коридоре, Эрвин быстро отпрянул от двери. Встал у окна, притворяясь, что рассматривает наконечник стрелы, который взял из своей маленькой коллекции сокровищ на подоконнике. Дверь открылась.
