Выражение лица Шая не изменилось; не дрогнул ни один мускул.
— Когда пропавший брат все-таки вернулся домой, он приехал искать погибшую девушку — и нашел. Тогда младший вспомнил ту самую ночь, когда его братьев не было дома: один ушел с любовью в сердце, другой — с черной думой.
— Да я ничего такого не задумал. По-твоему, Кевину хватило мозгов все это сложить? Ты, наверное, шутишь.
Голос Шая чуть дрогнул — вот и славно, не я один терял остатки терпения.
— Для этого не нужно быть гением, — сказал я. — И когда бедняга все понял, то чуть не потерял голову. Он не хотел верить, что его родной брат убил девушку. Думаю, весь последний день своей земной жизни он с ума сходил, пытаясь найти другое объяснение. Он десять раз звонил мне, надеясь, что я придумаю или хотя бы сниму с него тяжкую ношу.
— Так ты винишь себя, что не ответил на звонки младшего брата, и пытаешься свалить все на меня?
— Я выслушал твою историю, так дай мне закончить мою. К вечеру воскресенья Кевин места себе не находил. Быстротой ума и сообразительностью он не отличался, спаси его Господи, вот ему и пришло в голову самое простое и самое честное: поговорить с тобой как мужчина с мужчиной, послушать, что ты скажешь. Ты велел ему ждать тебя в номере шестнадцатом, и дурачок помчался туда. Вот объясни мне, как по-твоему, он приемный? Или какая-то мутация?
— Его всю жизнь защищали, вот в чем дело.
— Только не в прошлое воскресенье. Он считал себя в полной безопасности, ты вывалил на него всю эту лицемерную чушь, что мне плел: об ответственности за семью, о собственном жилье… Но Кевин понял один простой и ясный факт: ты убил Рози Дейли. Этого он вынести не мог. Чем он достал тебя окончательно? Тем, что собирался при первой возможности все рассказать мне? Или ты даже не стал выяснять, а просто убил и его?
Шай вздрогнул, как загнанный зверь.
— Да ты и понятия не имеешь! — воскликнул он. — И никто никогда не имел.
— Ну так просвети меня, растолкуй. Для начала, как ты заставил его высунуться из окна? Классный фокус; хотелось бы узнать, как тебе удалось.
— А кто сказал, что это я?
— Расскажи, Шай. Я сгораю от любопытства. Когда ты услышал, как треснул его череп, ты еще оставался наверху или сразу побежал вниз, сунуть записку ему в карман? Он еще шевелился, когда ты пришел? Стонал? Узнал тебя? Просил о помощи? Ты стоял во дворе и смотрел, как умирает твой младший братишка?
Шай навис над столом, подняв плечи и опустив голову, словно противостоял сильному ветру.
— После твоего отъезда я двадцать два года ждал своего шанса… Двадцать два проклятых года! Ты не представляешь, каково это. Вы четверо жили своей жизнью, женились, заводили детей как нормальные люди, довольные, как поросята в луже. А я — здесь, безвылазно, в этой дыре… — Шай, стиснув зубы, тыкал пальцем в стол. — У меня тоже все могло быть. Я мог бы… — Он взял себя в руки, шумно перевел дыхание и глубоко затянулся. Его руки дрожали. — Теперь у меня снова появился шанс. Еще не поздно. Я еще молод, магазин раскручу, куплю квартиру, заведу семью — женщины меня любят. И никто не отнимет у меня этот шанс. Никто!
— А Кевин мог отнять, — заметил я.
Снова вздох, словно шипение хищника.
— Каждый раз, черт подери, как только я почую вкус свободы, один из моих родных братьев меня тормозит! Я пытался объяснить Кевину, только он не хотел понимать. Тупой придурок, избалованный ребенок, привыкший, что все само падает в руки… — Шай оборвал фразу, тряхнул головой и яростно смял сигарету.
— Ну да, так случилось. Снова. Надо же, какая невезуха!
— Бывает.
— Наверное. Знаешь, я бы на это купился, если бы не записка… Кевин выпал из окна, а тебе в голову внезапно пришло: «Господи, вот сейчас пригодится та бумажка, которую я таскаю с собой двадцать два года!» И что, ты бросился за ней домой, рискуя быть замеченным на выходе или на входе? Нет, записка была с тобой. Ты все спланировал.
Шай взглянул на меня — его глаза горели голубым огнем, пылали горячей ненавистью, почти вдавившей меня в спинку стула.
— А ты, сволочь, совсем обнаглел! И как у тебя совести хватает мне такое говорить?! По-твоему, я все забыл?
Тени в углах постепенно превращались в темные глыбы.
— О чем ты? — недоуменно спросил я.
— О чем? Да как ты смеешь меня называть убийцей, если…
— Послушай, если не хочешь, чтобы тебя называли убийцей, не надо убивать.
— Ты сам такой же. Большой человек, вернулся со своим жетоном, с полицейскими разговорами, с полицейскими приятелями… Другим морочь голову сколько хочешь, но меня не одурачишь. Ты такой же, как я. Точно такой же.
— Нет, не такой. Я никого не убивал. Это для тебя слишком сложно?
— Потому что ты такой хороший, ты святой, да? Что за хрень, тошнит просто… Дело не в морали, дело не в святости. Ты никого не убил только потому, что тебе девки яйца отдавили. Если бы ты не был подкаблучником, то стал бы убийцей.
В наступившей тишине тени копошились и росли по углам; снизу раздавалось бессмысленное бормотание телевизора. На губах Шая судорогой возникла ужасная улыбка. Впервые в жизни мне нечего было возразить.
Мне стукнуло восемнадцать, ему — девятнадцать. Вечером в пятницу я просаживал свое пособие в «Блэкберде»: к тому времени Мэтт Дейли уже запретил дочери появляться поблизости от сына Джимми Мэки, и я любил Рози тайно, чувствуя, что с каждой неделей все труднее хранить этот секрет, бился головой о стену как загнанный зверь, пытаясь найти способ хоть что-то изменить. По вечерам, когда терпеть становилось невмоготу, я заливал глаза и нарывался на драку с парнями крупнее себя.
Все шло по плану, я подобрался к стойке бара за шестой или седьмой кружкой и потянулся за табуретом, пока бармен на другом конце вел серьезный разговор о гонках; и тут чья-то рука отодвинула стул от меня.
— Ступай, — сказал Шай, положив ногу на стул. — Отправляйся домой.
— Отвали. Я вчера там был.
— И что? Иди снова. Я в прошлые выходные два раза ходил.
— Твоя очередь.
— Он будет дома с минуты на минуту. Иди.
— А ты меня заставь.
Драка кончилась бы тем, что выкинули бы обоих. Шай еще какое-то время ел меня глазами, соображая, насколько я серьезен; потом наградил меня взглядом, полным отвращения, сполз с табурета и отпил из кружки.
— Если бы у нас двоих духу хватило, мы покончили бы с этим дерьмом… — сказал он еле слышно, зло, ни к кому не обращаясь.
— Надо от него избавиться, — произнес я.
Шай замер, поднимая воротник, и уставился на меня.
— Типа, выгнать?
— Нет. Ма пустит его обратно. Святость брака, все такое.
— А тогда как?
